Генри Хаггард - Она. Аэша. Ледяные боги. Дитя бури. Нада Страница 4

Наконец, мальчик приехал в сопровождении молодой женщины. Расставаясь с ним, она горько плакала. Лео был очень красив. Я никогда не видел такой совершенной красоты у ребенка! Глаза его были большими, глубокими и серыми, голова имела прекрасную форму и лицо было похоже на камею. Но изумительнее всего были его волосы настоящего золотистого цвета, красиво вьющиеся вокруг головы. Он немножко покричал, когда его няня ушла, оставив его у нас. Никогда не забуду я этой сцены! Лео стоит у окна, луч солнца играет на его золотых кудрях, один кулачок он прижал к глазу, а сквозь другой внимательно рассматривает нас. Я сидел в кресле и протягивал ему руку, чтобы привлечь его к себе, тогда как Джон в углу комнаты кудахтал, будто курица, и заставлял бегать взад и вперед деревянную лошадку, что, по его мнению, должно было привлечь внимание мальчика и завоевать его доверие.

Прошло несколько минут. Вдруг ребенок протянул свои маленькие ручки и кинулся ко мне.

— Я люблю вас! — произнес он. — Вы — некрасивый, но очень добрый!

Через десять минут Лео с довольным видом уплетал хлеб с маслом. Джон хотел угостить его вареньем, но я напомнил ему книгу, которую мы прочли, где строго запрещается это.

Скоро мальчик стал всеобщим любимцем, и все правила, установленные для обитателей колледжа, безбожно нарушал.

Шли годы. Мы с Лео все более привязывались друг к другу, дорожили нашей привязанностью. Я любил его, как родного сына, он отвечал мне глубокой и сильной привязанностью.

Мало-помалу ребенок превратился в мальчика, мальчик — в юношу. Возрастала и его удивительная красота! Когда Лео было 15 лет, ему дали прозвище «Красота», а мне — «Животное». Эти слова летели нам вслед, когда мы ежедневно выходили гулять. Лео стал старше, и нам придумали новые прозвища. Меня прозвали Хароном, а его — Греческим Божком. В двадцать один год он походил на статую Аполлона. О себе я ничего не говорю, так как был всегда безобразен. Что же касается Лео, то и ум его блестяще развился и окреп, хотя вовсе не в привычном представлении. Мы строго следовали предписаниям его отца относительно образования, и результаты оказались весьма удовлетворительными. Я изучал арабский язык, чтобы помогать Лео, но через пять лет он знал язык не хуже нашего профессора.

Я — спортсмен по натуре, это мой единственная страсть, и каждую осень мы ездили стрелять дичь и ловить рыбу в Шотландию, в Норвегию, даже в Россию. Несмотря на то, что я хорошо стреляю, он скоро превзошел меня в стрельбе.

Когда Лео исполнилось 18 лет, я вернулся опять в свои комнаты в колледже, а он поступил в университет и в двадцать один год получил первую ученую степень. В это время я рассказал ему кое-что из его истории и тайны, которая его окружала. Понятно, он очень заинтересовался, но я объяснил ему, что не могу пока полностью удовлетворить его любопытство. Затем я посоветовал ему подготовиться к адвокатуре, он послушался, продолжал учиться в Кембридже, уезжая в Лондон обедать.

Одно только сильно беспокоило меня: каждая женщина, встречавшая Лео, или большинство их, непременно влюблялись в него. Отсюда возникали разные затруднения и недоразумения, весьма тревожившие меня.

Но в общем Лео вел себя прекрасно. Годы шли своим чередом, Лео достиг 25-летнего возраста. Вот тут-то и начинается эта ужасная история.

Глава III

Таинственный сундук

Накануне дня рождения Лео мы с ним отправились в Лондон и извлекли из банка таинственный сундук, отданный мне на хранение 20 лет тому назад. Я помню, тот же самый клерк, который принял сундук от меня, принес мне его обратно, сказав, что хорошо помнит сундук, иначе не нашел бы его скоро, так он весь покрылся паутиной.

Вечером мы вернулись домой с драгоценной поклажей и всю ночь не могли уснуть. На рассвете Лео явился ко мне в комнату одетый и заявил, что нам пора приняться за дело. Довольно того, что сундук ждал двадцать лет. Я возразил, что он может еще подождать, пока мы позавтракаем.

Но вот завтрак окончен, Джон принес сундук, поставил его на стол, с опаской поглядывая на него, и приготовился уйти.

— Погодите минуту, Джон, — остановил я его. — Если мистер Лео ничего не имеет против, я оставил бы вас свидетелем этого дела, тем более, что вы умеете держать язык за зубами!

— Разумеется, дядя Горас! — согласился Лео. Я просил его называть меня дядей, хотя иногда он варьировал это название, величая меня «старый дружище».

Джон за неимением шляпы дотронулся до своей головы.

— Заприте дверь, Джон, — приказал я, — и принесите мне мою шкатулку!

Он повиновался. Я открыл шкатулку и достал из нее ключи, которые отдал мне Винцей в ночь своей смерти. Их было три — обыкновенный, старинный и третий — серебряный.

— Ну, готовы ли вы? — спросил я Лео и Джона. Они молчали. Я взял большой ключ, натер его маслом и после нескольких неудачных попыток (потому, что мои руки дрожали) отпер замок с большим усилием, так как шарнир заржавел. Мы открыли сундук и увидели в нем другой ящичек, покрытый пылью. С трудом вытащили мы его из железного сундука и очистили от накопившейся годами грязи и пыли.

Он был из черного дерева, скрепленный железными полосами, вероятно, очень древний: дерево уже начало крошиться от старости.

Я отпер ящик вторым ключом. Джон и Лео наклонились в выжидательной позе. Откинув крышку ящика, я громко вскрикнул, увидев внутри его великолепную серебряную шкатулку, несомненно, египетской работы, поскольку четыре ножки ее были выточены в форме сфинксов, да и на куполообразной крышке так же красовался сфинкс. Конечно, шкатулка с годами потускнела и запылилась, но в общем сохранилась отлично.

Я поставил ее на стол и при гробовом молчании открыл маленьким серебряным ключиком. Она была наполнена до краев чем-то вроде растительных волокон, из которых я осторожно извлек письмо в обыкновенном конверте, подписанное рукой моего покойного друга:

«Моему сыну Лео, когда он откроет шкатулку!»

Я передал письмо Лео, который взглянул на конверт и положил письмо на стол, сделав мне знак продолжать исследование шкатулки.

Я нашел в ней тщательно свернутый свиток пергамента. Развернув его, я увидел написанное рукой Винцея: «перевод греческих письмен». Затем я нашел еще древний свиток пергамента, пожелтевший и сморщившийся от времени. Это был перевод греческого оригинала, но латинскими буквами. Насколько я мог судить с первого взгляда, стиль и характер букв относился к началу шестнадцатого столетия. Сейчас же под свитком пергамента лежало что-то твердое и тяжелое, завернутое в пожелтевшее полотно. Тихо и осторожно мы развернули полотно и извлекли большой сосуд грязно-желтого цвета, несомненно, относившийся к глубокой древности. По моему мнению, этот сосуд — часть обыкновенной амфоры среднего размера. Выпуклая сторона была покрыта греческими письменами, стертыми уже там и сям, но все еще достаточно разборчивыми. Очевидно, надпись была сделана очень тщательно с помощью тростниковой палочки, часто употребляемой в древности. Не могу не упомянуть, что этот удивительный обломок амфоры был разбит надвое и склеен цементом. На внутренней стороне ее тоже много надписей довольно странного характера, очевидно, сделанных не одной рукой и в различное время.