Робер Мерль - Остров Страница 4

Когда на палубе показался Ричард Мэсон, как всегда подтянутый, аккуратно застегнутый на все пуговицы, матросы дружно повернулись в его сторону. Шагах в двадцати Мэсон заметил распростертое на палубе тело Джимми, остановился и в свою очередь поглядел на матросов. Первый помощник капитана, человек лет пятидесяти, был крепкого сложения, узколоб, с квадратной челюстью. У Бэкера не хватило духа сказать Мэсону, что Джимми умер, но по его искаженному болью лицу и по настороженному молчанию матросов Мэсон понял все, и сердце его сжалось. Колени у него подогнулись, и он с трудом пересек эти двадцать метров, отделявшие его от Джимми.

Но только в двух шагах от тела он ясно разглядел лицо Джимми. Из-под полуопущенных век виднелись белки, нос был изуродован, размозжен мощным ударом, а распухшие и окровавленные губы, открывавшие полоску зубов, кривились в страшной гримасе, словно улыбаясь. Мэсон опустился на палубу, приподнял голову юнги, положил ее к себе на колени и произнес тихим голосом, как бы говоря сам с собой: «Джимми умер».

Он уже не сознавал ничего, голову наполнил какой-то белесый туман, и оставалось лишь ощущение времени, которое течет, течет, и ничего не происходит. Потом словно что-то щелкнуло у него в мозгу, и он услышал слова, произнесенные шепотом, но с какой-то удивительной четкостью: «Старик с ума сойдет». Он поднял глаза и сначала разглядел лишь залитую солнцем палубу, а над палубой расплывчатые дрожащие пятна лиц. Потом лица стали видны яснее. Матросы смотрели на Мэсона. Тут он вспомнил, что Джимми умер, опустил глаза, посмотрел на лежавшую у него на коленях голову и стал потихоньку звать: «Джимми, Джимми, Джимми!» И снова его обступил тот же белесый туман. Панический страх охватил Мэсона, он попытался поднять голову и уловить взгляды матросов. Но все окутывала какая-то мерцающая дымка, все расплывалось перед ним бледными смутными пятнами, и напрасно Мэсон старался пробиться сквозь эту пелену. Наконец из тумана выплыли устремленные на него глаза. И важнее всего было не упустить их вновь. Он знал, что не смеет, не должен упустить их из виду.

Не глядя, ощупью он опустил голову Джимми на палубу, поднялся с колен и шагнул к матросам. Затем остановился в двух шагах от них и спросил бесцветным голосом:

— Кто это сделал?

Он стоял перед матросами, ссутулясь, с безжизненно повисшими вдоль тела руками, глаза его блуждали, а рот был полуоткрыт, словно он не владел мышцами челюсти.

Кто-то еле слышно выдохнул:

— Барт.

— За что? — спросил Мэсон все тем же бесцветным голосом.

— За то, что он обрызгал его водой.

Тут лицо Мэсона, обычно холодное и замкнутое, как-то обмякло, и это больше всего поразило матросов.

Мэсон переспросил так же невыразительно, вяло:

— За то, что он его обрызгал?

Потом глаза его снова потускнели и он машинально произнес все тем же беззвучным голосом: «Какой ужас! Какой ужас! Какой ужас!» Он бормотал эти слова как несмолкаемое надгробное причитание, и, казалось, язык плохо повиновался ему.

— Эх, дьявол! — вырвалось у Джонса. — Не могу я этого выносить!

— Может быть, что-нибудь нужно сделать? — спросил Бэкер.

Чувствовалось, что он задал этот вопрос с единственной целью прервать причитания Мэсона. Мэсон медленно поднял на него глаза.

— Сделать? — как эхо повторил он.

Внезапно он выпрямился, лицо его приняло замкнутое, непреклонное выражение. Расправив плечи, сделав положенный по уставу полуоборот, он прошел мимо тела, даже не задержавшись возле него, и направился к люку. Матросы глядели ему вслед. В эту минуту на корме раздался зычный крик Барта:

— Мистер Босуэлл! Если не ошибаюсь, работа стоит!

Босуэлл, квадратный, приземистый, краснорожий, выскочил на палубу, будто чертик из коробочки, и, рыча как пес, бросился к матросам, награждая то одного, то другого ударами линька. Рев и проклятия длились целую минуту. Но тут Босуэлл вдруг заметил у своих ног тело Джимми и перестал вопить. Не прошло и десяти минут, как он приказал Джонсону вылить на голову юнги ведро холодной воды, и вот уже жирная черная муха с жужжанием кружит над зияющей раной на том месте, где раньше был нос, а глаза успели остекленеть.

Босуэлл вытянул вперед свою широкую курносую физиономию, видно было, что он еще не понял, что же произошло, но, повинуясь чутью, опережавшему неповоротливые мозги, уже насторожился. Матросы молча мыли палубу — ни единого взгляда в сторону боцмана, ни ворчания. Но Босуэлла не так-то легко было обмануть. Спокойствие матросов таило в себе угрозу. Недаром они как будто чего-то ждали.

— Отлично, Босуэлл, — раздался позади голос Барта, — значит, вы тоже решили отдохнуть?

Босуэлл задрожал, как пес под хлыстом хозяина, но в то же время облегченно вздохнул: за его спиной высилась как цитадель громада в целых шесть футов семь вершков — сам капитан Барт.

— Капитан, — пробормотал он, — юнга умер.

— Сам вижу, — ответил Барт. Он повернулся к матросам, обвел их взглядом и проговорил со своим обычным спокойствием:

— Прикажите бросить тело в воду.

— Без отпевания, капитан? — ошеломленно взглянул на него Босуэлл.

— Вы, кажется, слышали мои слова, — обрезал Барт.

Босуэлл, низенький, всего по грудь капитану, вскинул глаза и, увидев его ледяное лицо, понял: Барт хочет вызвать мятеж, чтобы задушить его в зародыше.

Босуэлл повернулся к матросам и прорычал:

— Хант, Бэкер, бросьте тело в воду.

Прошло несколько секунд. Бэкер продолжал скрести палубу, словно и не слышал приказа. Великан Хант сделал было два шага в сторону Босуэлла, переваливаясь на ходу как медведь, но коротышка Смэдж, прошмыгнув за его спиной, шепнул: «Делай, как Бэкер. Не ходи». И Хант недоуменно остановился, глядя крошечными глазками из-под красных воспаленных век то на Бэкера, то на Босуэлла.

Лицо Барта вдруг застыло, как бронзовая маска, в непередаваемом выражении презрения. Скрестив на груди руки, вскинув голову, он прочно стоял на широко расставленных ногах. Неподвижный, как башня, он с высоты своего роста наблюдал возню всех этих людишек, отданных в его полную власть.

— Ну, мистер Босуэлл! — спокойно произнес он. Босуэлл бросился на Ханта и начал стегать его линьком. Хант, славившийся среди матросов своей покорностью — недостаток воображения мешал ему ослушаться начальства, — еще ни разу не подвергался такой экзекуции. Он даже не шелохнулся под градом ударов, а его тупой, бесцветный взгляд медленно переходил от Босуэлла к капитану, а от капитана к матросам. Босуэлл бил наотмашь. Но удары не достигали цели: ему самому казалось, что он стегает тюфяк.