Владимир Волосков - На перепутье Страница 4

Деревенские жители удивительно пренебрежительно относятся к солнцу. Им и в голову не придет принять солнечную ванну. Вон Егор с Гошкой и не думают раздеваться. Дядя Егор сидит в своей рабочей, добела выгоревшей гимнастерке и опять удивляется на меня. В глазах его можно прочесть: «Чудной же народ эти городские… Будто и солнца не видывали».

Сегодня мы будем «привязывать» наши гидрометрические створы. Что это такое — я понятия не имею. При размышлении над этим словом мне все вспоминается привязанная к пряслу длинной веревкой соседская корова, которая пасется за огородами, так как ее почему-то нельзя пускать в стадо.

Для «привязки» у нас есть особый инструмент. На телеге лежат длинные рейки, исписанные черными и красными цифрами, какие-то колышки, штатив и ящик с прибором. Утром в конторе, косясь на Евдокимова, Гошка многозначительно пояснил мне шепотом: «Нивелир». Что это такое, я толком не знаю, хотя в школе, на занятиях по физике, помнится, нам говорили что-то про него. Точно. Говорили. Только я не помню. Ох, и отменный был ты лентяй, Костюха Паздеев!

Топографа с нами нет, значит, командовать парадом будет опять же Евдокимов. Обтянутый синей тенниской, он как всегда идет впереди, скинув неизменный плащ и пиджак к Егору на телегу. В одной рубашке наш начальник кажется еще тщедушнее и меньше, чем обычно, но голову он держит гордо, высоко и, уверенно отмеряя широкие шаги, возглавляет нашу маленькую колонну. «Ишь, как добрый генерал, отшагивает!» — почему-то позавидовал я его легкой походке.

Мои размышления были прерваны самым неожиданным образом. Наша смирная лошадь вдруг захрапела и резко свернула с дороги, стремясь повернуть назад. От удара оглоблей я отлетел в сторону, но на ногах удержался. Мирно покуривавший дядя Егор свалился с телеги носом в дорожную пыль. Несмотря на это, он пришел в себя раньше нас с Гошкой.

— Хватай за узду! — сердито гаркнул он, выплевывая изо рта грязь и разжеванную самокрутку, не отпуская натянутые вожжи.

С довольно неожиданной для себя храбростью я первым кинулся к бьющейся в оглоблях лошади. Тотчас же рядом со мной на поводьях повис Гошка. Лошадь храпела, пятилась, взбивала копытами пыль, и мы с трудом сдерживали ее.

Что она? Взбесилась?

Меж тем дядя Егор уже встал на ноги и, передав вожжи подбежавшему Евдокимову, очень неторопливо, как мне показалось, взял с телеги двустволку, которую всегда возил с собой. Слегка пригнувшись, изготовив ружье, он медленно пошел через дорогу в ту сторону, куда была обращена оскалившаяся от ужаса лошадиная морда. Там, в кустах, в глубине леса, что-то трещало, стучало, билось… Вот этот треск все сильнее, ближе… и вдруг, чуть не налетев на приостановившегося дядю Егора, из лесной чащи огромными прыжками вынесся большущий лось. Окинув нас затравленными, обезумевшими глазами, он присел от неожиданности на задние ноги, но через какое-то мгновение, высоко вздернув голову, сделал стремительный скачок вбок и в тот же миг скрылся в зарослях по другую сторону дороги.

Я успел заметить, что его грудь и шея густо раскрашены широкой полосой крови.

Кажется, Гошка что-то прокричал, но я его не понял. Внутри у меня противно екнуло, и ноги сами собой неожиданно дрогнули. Не держись я мертвой хваткой за узду, тут же сел бы на землю. Стремительно разорвав зеленую завесь кустов, тотчас вслед за лосем из лесу вывалилось что-то огромное и лохматое. Оцепенев на мгновение, эта мохнатая куча грозно зарычала, выпрямилась, и я увидел вставшего на дыбы медведя. Если говорить правду, в тот миг я и не знал, что это медведь. Об этом я узнал позже. Тогда я видел оскаленную пасть, маленькие налившиеся кровью глазки, огромные лапы… Между нами была только дорога, пятнадцать метров серой земли, и на этой узкой полоске единственная наша защита: старенькое ружье в руках пригнувшегося дяди Егора.

Очевидно, встреча с людьми для медведя была еще большей неожиданностью, чем для лося, так как он дольше стоял на месте, ощетинившись вставшей дыбом шерстью. Мы замерли, и зверь замер. Потом он издал дикий рык, кинулся к нам…

Если сказать правду еще раз, я не слышал выстрелов, а если точнее — не понял, что прогремели именно они, потому что в это же время наша лошадь рванулась из оглобель. Я даже не видел, как отлетели в сторону Гошка с Евдокимовым. От толчка я потерял равновесие, отпустил узду, но в тот же момент уцепился за убегавшие вожжи.

Тогда мне показалось, что лошадь очень долго волокла меня по траве и кустам. Потом я сам здорово удивился, увидев, что до дороги рукой подать. Почему я вцепился в вожжи, а не бросился наутек от медведя, — я и сам не знаю. Очевидно, от страха и растерянности. Уж слишком быстро все произошло.

В общем, и рассказывать долго тут не о чем. Лошадь все же вырвала из моих рук вожжи, но тут же зацепилась ими за сучья в густых кустах молодого черемушника. Когда я вскочил на ноги и приготовился дать стрекача, то увидел на дороге дядю Егора и бегущего к нему Евдокимова. Медведя не было, а сбоку, из-за толстой раскидистой ели, смущенно и опасливо озираясь, вылезал Гошка. Хотя чувство опасности еще не прошло, я все же сообразил, что надо выручать бьющуюся в кустах лошадь.

И очень хорошо сделал, что сообразил. Когда пришедшие на помощь Егор и Евдокимов вывели несчастное, перепуганное животное из зарослей, сладкой музыкой прозвучала для меня скупая Егорова похвала:

— Ладно, что удержал… Зашиблась бы насмерть скотина. Как с перетруху некоторые…

Последнее адресовалось Гошке, который расстроенно засопел и вопреки привычке даже не возразил ни слова.

Лошадь к дороге не шла. Вздрагивая, поджав уши, она уперлась всеми четырьмя ногами, и наши усилия сдвинуть ее с места ни к чему не приводили.

— Ладно, — сказал Егор. — Погодим немного… Тащите телегу сюда. Надо животину успокоить.

Мы с Гошкой, вслед за Евдокимовым, пошли к телеге, и тут только я понял, что произошло.

В высокой траве у обочины дороги, как больной человек, поджав лапы к животу, лежал на боку медведь. Оскалившаяся морда смотрела на нас черным, чуть прижмуренным глазом, и казалось, еще дымится натекшая под огромную тушу большая лужа крови.

Мне стало не по себе. Не знаю, как объяснить это чувство, когда инстинктивно боишься даже убитого хищника, но именно оно приковало меня к месту.

— Ну и медвежище… — тихо поразился рядом Гошка. — Этот, конечно, у лесника в том месяцу корову задрал. У-у! Пасть какая!

Я промолчал, продолжая разглядывать впервые увиденное на таком близком расстоянии страшилище. Нет — это не в зоопарке, где шустрые мишки кажутся веселыми, компанейскими, почти домашними зверьками. Из разинутой пасти смотрели на меня большущие клыки — символы скрытых для новичка за внешней красивостью диких законов леса. Если такими клыками, да такой лапищей… Я поежился. Конечно, не от холода.