Хайнц Конзалик - Человек-землетрясение Страница 4

– Я скажу правду.

– Отлично, святоша. Но правда и то, что банкротство молочной фермы твоего отца было предотвращено благодаря фальсифицированному балансу. – Боб Баррайс несколько раз кивнул, чтобы придать весомость своим словам. – Не отрицай… Мне известны убийственные факты.

– Я ничего об этом не знаю. – Лутц Адамс закрыл глаза. «Не может быть, – промелькнула мысль. – Отец бы на это никогда не пошел. Фальсифицированный баланс, мошенничество с банкротством? Если это правда, как в глаза смотреть людям?»

– Слепота не оправдывает незнание. Слепые могут слышать, обонять, чувствовать. Лутц, я предлагаю сделку. Мы едем по короткому пути и принимаем венок победителей в Монте-Карло, а ты можешь носить белый галстук, на котором не написано красными буквами: «Мой отец проходимец!»

– Ты скотина! Грязная скотина! – Лутц Адамс швырнул путевой журнал назад, на запасное сиденье. Тот упал на пол, между запчастями и ящиком с инструментами. – Я клянусь тебе… это последняя наша совместная поездка! В Монте-Карло я тебя больше не знаю!

– Договорились! – Боб Баррайс снова засмеялся, как будто они рассказывали друг другу забористые анекдоты. – Я пять лет ездил с половой тряпкой! Пора ее выжать.

– Ты ненормальный! Ты действительно ненормальный!

– Называй это как хочешь. Я должен выиграть эти гонки!

– Да почему, черт возьми? Из-за какого-то вшивого кубка, который потом будет пылиться в шкафу?

– Нет, на карту поставлено больше! – Боб подался вперед. Скалы сходились, как концы гигантских щипцов. – Но тебе этого не понять. Ты этого никогда не поймешь! Ты всегда был Лутцем Адамсом. Послушный сын. Школьник. Абитуриент. Студент-медик. Потом врач. Главный врач. Все своими силами. Оставь меня в покое, черт возьми. Я выиграю гонки, понятно?

Адамс молча кивнул. Он положил руку на спинку сиденья Боба. Когда он коснулся его плеча, Баррайс отпрянул, будто его спину обожгла огненная струя.

– Постепенно начинаю понимать, – произнес Адамс успокаивающим голосом психиатра, который соглашается с шизофреником, что тот Генрих Фоглер, а не кто-либо другой, и входит к нему в доверие. – Комплексы, мой дорогой, и именно поэтому мы честно должны прийти к финишу четвертыми.

– Ты идиот! – Боб снял ногу с педали газа. Шесть светящихся лучей галогеновых фар высветили развилку, повернули в сторону, осветили узкую дорогу, выхватив каменистое покрытие из морозной ночи. «Мазерати» послушался управления, колеса со стальными шипами заскрипели по льду, и машина свернула. Лутц Адамс сжал кулаки. Он хотел вцепиться в руль, но в этот момент Боб нажал на газ. Завывая, 240 лошадей запрыгали вверх по обледенелым камням.

Жалкая тропа, высеченная в скалах для ослов. Дьявольская трасса, ведущая в ад. Но на сорок километров короче основной дороги.

– Здесь же не проедет машина! – закричал Адамс и вцепился в щиток приборов. – Мы сломаем себе шею! Боб, еще можно вернуться!

Машина скользила по гладким камням, шипами вгрызаясь в лед. Пару раз колеса пробуксовывали, казалось, «мазерати» парил в воздухе. Обледенелый гравий барабанил по стальному днищу, облака снега накрывали машину, как гриб после взрыва. Но Боб Баррайс ехал дальше. Склонившись над рулем и всматриваясь в танцующие лучи фар, он заставлял автомобиль карабкаться вверх, прокладывая путь сквозь почти смыкающиеся стены скал. Когда тропа стала чуть шире, он опять дал полный газ. Лутц Адамс вытирал дрожащими пальцами мокрое от пота лицо.

«Он погубит нас, – думал он. – Его тщеславие – яд, пожирающий его разум. Слова теряют всякий смысл… Нужно действовать – и очень быстро, пока мы не свернули себе шею».

Рывком Адамс бросился на Боба, когда на узком повороте тот вынужден был сбавить скорость и даже притормозить. Нападение произошло так внезапно, что Боб только и смог, что оттолкнуться локтями. Но, увидя, что Адамс схватил ключ зажигания, чтобы повернуть и вырвать его, он вновь нажал на газ и крутанул руль. «Мазерати» начал дьявольский танец, вышел из подчинения и пронзительно заскрипел по льду.

– Держи! – орал Боб чужим визгливым голосом. – Держи! Скалы.

Голые стены, украшенные льдом, как переливающимися шторами.

В огне фар, как волшебный сад, предстала смерть.

Замерший водопад, и ледяные сосульки – как поднятая решетка ворот. Путь свободен. Прямая дорога в ад!

Прежде чем машина ударилась о скалу, Боб нажал на дверной рычаг, сгруппировался, как прыгун в воду, крутящий сальто, и вывалился из автомобиля. Удар был сильным, но менее болезненным, чем он представлял себе. Как мячик Боб перекатился по обледенелой дороге, камни забарабанили по его телу, как колотушки для мяса. Он грохнулся о скалу, и ему показалось, что позвоночник отделяется от него. Он закашлялся и скрючился. «Вот сейчас я выблюю свой скелет», – подумал он с удивительной ясностью.

Но это длилось доли секунды. Позади себя Боб услышал страшный грохот, заскрежетало железо, взмолив о пощаде. В неожиданно затихшую ночь ворвались свист и шипенье, зловеще глухой треск, затем, как медленно набирающая силу фонтанная струя, показалось пламя.

Боб вытянулся, перевернулся на живот и уставился на свой горящий автомобиль. Причудливое нагромождение металла прилепилось к противоположной скале, из него, извиваясь, к ледяным сосулькам тянулись огненные руки.

– Лутц… – прошептал Боб. – Лутц, ты круглый дурак. – Он попробовал выпрямиться, но спина не позволила. Он пополз, это удалось. Извиваясь, как червяк, широко раскрыв полные ужаса глаза, он переполз через дорогу, встал на колени, выпрямился и, шатаясь, пошел к горящим обломкам.

Лутц Адамс висел между сиденьем и рулевой колонкой, как в тисках. Он был в полном сознании. Громко сопя, откидывал голову назад и резкими движениями пытался освободиться из зажима. Увидев Боба Баррайса, идущего, покачиваясь, к машине, он заорал:

– Сюда, Боб! Сюда! Я зажат! Дерни назад сиденье. Я не могу поднять руки. Сиденье назад! Скорей… становится чертовски жарко!

Боб Баррайс остановился в четырех метрах от машины и не мигая смотрел на Лутца Адамса. Грудь его вздымалась и опускалась со свистом. Он прижал руки к бокам и не двигался с места. С задней части машины языки пламени перекинулись на обивку. Горящий бензин протекал через щели потрескавшегося металла.

– Боб! – ревел Адамс, извиваясь в смертельных тисках. – Помоги мне! Достань огнетушитель. Он рядом со мной… Ты же можешь к нему подобраться! Огнетушитель, Боб…

Баррайс не шевельнулся. По его лицу пробежала судорога. Приятное тепло пронизало его, это было то же всегда возвращающееся ощущение счастья, когда он силой брал девчонку и ее стоны и придушенные крики подстегивали его чувства, будто его били колючими ветками по голой коже. Это было ему необходимо, чтобы разгореться, как шипящему фейерверку. Он вонзался зубами в женское тело, как рассвирепевшая змея, и когда хрипящие крики жертвы погружали его в теплое облако, он вспоминал тетю Эллен. Это она подсказала ему, что боль возбуждает желание. Она вырывала куски мяса из его тела. Каннибалка страсти. Мегера чувств. Она разбудила в нем нечто пугавшее и вызывавшее отвращение у него в здравом уме, но это состояние полностью овладевало им, безвольным, когда дурман уносил его в розовые дали.