Кеннет Оппель - Небесный скиталец Страница 4

Они травили трос, пока я не оказался на одном уровне с гондолой.

Страха я не чувствовал. Вздумай кто-нибудь приложить ухо к моей груди, он услышал бы, что сердце в ней бьется не быстрее, чем когда я стоял в «вороньем гнезде». И дело не в моем бесстрашии — это просто явление природы, потому что я рожден для полета и именно небо — самое подходящее для меня место в целом мире. Я тощий, как щепка, и походка у меня легкая. В команде шутят, что у меня кости как у чайки, полые, чтобы легче было летать. Перелететь это небольшое расстояние здесь, на высоте ста двадцати метров, было для меня не сложнее, чем перепрыгнуть через трещину на тротуаре. Потому что в глубине души я чувствовал, что, если когда-нибудь сорвусь, воздух не даст мне упасть, удержит меня, точно птицу с распростертыми крыльями.

Налетевший ветерок слегка раскачивал меня на конце стрелы. Ухватившись за страховочные ремни, я принялся сгибать и распрямлять ноги, ну просто мальчишка на качелях. Вперед — назад, вперед — назад. Вылетев вперед, в самую дальнюю точку, я глянул вниз и увидел, что нахожусь уже почти над самым краем гондолы. Еще чуть-чуть. Я полетел назад, поджав под себя ноги.

Вот оно: тот миг, когда ты уже замер, завис на долю секунды, прежде чем снова качнуться обратно.

— Травите линь! — крикнул я и устремился вперед, распластавшись, выбросив ноги, и почувствовал внезапно, что падаю — и продолжаю падать. Я быстро выпрямился и увидел, что конец вытравили, я скольжу вниз в сторону гондолы, быстро, но…

Недолет.

Я резко дернулся вперед, вытянулся и все же сумел уцепиться за край гондолы, врезавшись всем телом в плетеную корзину так, что дух вон, и обдирая лицо о прутья. Лишь мгновение спустя мне удалось вдохнуть. Руки горели от боли. Я услышал, как сверху, с «Авроры», меня подбадривают. Я подтянулся, нащупал ногами опору и с треском перевалился через край корзины.

Прямо рядом с человеком.

Но времени заниматься им не было. Вскочив, я ухватился за крюк шлюпбалки, отцепил от него оба страховочных ремня и огляделся, ища, за что бы их зацепить, — это должно быть что-то прочное, ведь этой штуке придется удерживать гондолу, когда я перережу канаты, связывающие ее с шаром. У меня над головой была металлическая рама с горелкой. Раму поддерживали четыре металлические стойки, приваренные к каркасу гондолы. Все это было на вид довольно хлипким, но ничего лучше я не увидел. Я зацепил крюк за раму с горелкой, постаравшись, насколько смог, разместить его по центру.

— Выбирайте! — завопил я в сторону «Авроры» и увидел, что линь быстро заскользил вверх и натянулся. Крюк дернулся, и гондола содрогнулась. Рама издала отвратительный протяжный скрежет. Звук этот мне решительно не понравился. Боясь дышать, я уставился на эти четыре железяки, что связывали раму с корзиной. Никто не рассчитывал, что им придется удерживать на весу гондолу. Для этого есть воздушный шар.

Но сейчас этот шар снижался, медленно оседая на гондолу — и на горелку. Если все это вспыхнет, мы с пилотом аэростата окажемся в огненной ловушке.

Канаты. Канаты.

Я никогда не летал на воздушных шарах, и их оснастка была мне незнакома.

Восемь канатов связывали баллон и гондолу, по два на каждый угол корзины.

Я услышал, как капитан кричит:

— Осторожнее, мистер Круз!

Я бросил взгляд наверх. Гондола, хоть и была прицеплена к крюку шлюпбалки, подтаскивала огромный воздушный шар все ближе к корпусу и механизмам «Авроры». Через несколько минут они столкнутся. Надо поспешить.

Нож сверкал в лунном свете, пока я пилил первый канат. Он был толстенный, и сердце у меня вначале упало, но острый капитанский нож резал просто здорово. Первый из канатов с треском лопнул, а гондола даже не качнулась. Я принялся за второй, напротив чтобы гондола не кренилась.

Баллон теперь нависал почти над самой горелкой. Некогда было суетиться и искать клапан подачи газа, чтобы перекрыть его, но я ужасно боялся пожара.

Третий и четвертый канаты.

Человек у моих ног опять застонал, рука его дернулась и задела мой ботинок.

Пятый.

Я глянул вверх и увидел, что баллон медленно оседает прямо на меня, заслоняя собой «Аврору». Он был ужасающе близко от ее моторного отделения и винтов.

Лопнул шестой канат, и теперь лишь два оставшихся, в противоположных углах, связывали баллон с гондолой.

Внезапно горелка проснулась, запущенная таймером, столб голубого пламени вырвался из нее и поджег ткань баллона. Та сразу же вспыхнула, и огонь метнулся вверх. Я проверил крюк шлюпбалки. Когда будут перерезаны последние два каната, только он да стрела шлюпбалки будут нас удерживать.

Дрожащими руками я начал кромсать седьмой канат. С громким хлопком потертые волокна разорвались, и гондола резко накренилась. Лежащий без сознания пилот заскользил и врезался в оказавшийся внизу борт. Если бы не крюк, мы бы перевернулись и вывалились в море. Я подтянулся наверх, к последнему, уже тлеющему восьмому канату. Вонь от горящей материи была ужасная, хотя, по счастью, дым и огонь в основном уносило вверх, прочь от меня. Но вес пылающего баллона давил теперь на раму, грозя уничтожить гондолу.

Я бешено рубил восьмой канат. Что-то горящее обожгло плечо, и я скинул это прочь и в панике увидел, что занялись несколько прутьев, из которых была сплетена корзина. С этим разберемся потом. Надо перерезать этот последний канат.

Я яростно накинулся на него с ножом, перерубил и вцепился в край гондолы, резко дернувшейся вниз. Металлическая рама горелки завизжала, приняв полный вес корзины. Висящая лишь на крюке шлюпбалки гондола вывернулась из-под охваченного огнем баллона — и как раз вовремя. Пылающий шар быстро понесся вниз, чертя след обрубками канатов, точно гигантская медуза, решившая донырнуть до океанского дна. Я затаил дыхание, когда он пролетал мимо гондолы.

Ивовые прутья трещали в огне, и я подхватил с пола одеяло и сбил пламя. Гондола резко дернулась, закачалась, и нас потащило вверх. Убедившись, что с пожаром покончено, я опустился на колени подле человека.

Мне было не по себе, оттого что он так сильно ударился о борт.

Я осторожно перевернул его на спину и подложил под голову одеяло. Ему было на вид около шестидесяти. Лицо, заросшее бородой, заострилось — одни скулы и нос. Губы потрескались от ветра и жажды. Красивый джентльмен.

Я не знал, что еще сделать, поэтому просто взял его за руку и сказал:

— Ну вот, мы уже почти на борту, и док Халлидей вас посмотрит и приведет в порядок. — На миг показалось, что его глаза откроются, но потом он словно нахмурился, слабо качнул головой и губы его разомкнулись и что-то беззвучно шепнули.