Ростислав Самбук - Ювелир с улицы Капуцинов Страница 4

Миновав центр, Катруся постояла немного на углу, оглядываясь, потом вошла в ворота дома, на котором пестрело несколько вывесок. По ним можно было узнать, что здесь расположены редакции газет.

Катруся остановилась в длинном коридоре второго эта shy;жа. Мимо, не обращая на нее внимания, бегали озабоченные со shy;труд shy;ники редакции с рукописями и гранками. Девушка об shy;ра shy;ти shy;лась к одному из них:

– Не скажет ли пан, где тут принимают объявления?

Тот скользнул по ней любопытным взглядом, однако мок shy;рая, закутанная по глаза платком девушка не произвела осо shy;бо shy;го впечатления, и он небрежно бросил:

– Вторая дверь направо…

Катруся постояла на пороге большой комнаты, за shy;став shy;лен shy;ной канцелярскими столами. Подошла к одному из них, за ко shy;то shy;рым сидел среднего возраста мужчина с круглым как блин ли shy;цом.

– Прошу у любезного пана минуту внимания, – об shy;ра shy;ти shy;лась к нему. – Не могу ли я дать в вашу газету объявление?

Тот поднял на Катрусю глаза.

– Что хочет панна объявить?

– Ищу работу… Желательно в прислуги… За соседним сто shy;лом презрительно хмыкнули.

– Ишь, чего захотела, – начал на высоких тонах ма shy;лень shy;кий, рыжий и лысый человечек, – люди самих себя про shy;кор shy;мить не могут, а она в нахлебники. Откуда приехала?

– Из Песчан, – поклонилась Катруся.

– Что ж, у вас в Песчанах разве не говорили, что ве shy;ли shy;кой Германии нужна рабочая сила? – продолжал тем же тоном ма shy;ленький. – Что для разгрома большевиков потребуется на shy;пря shy;жение всех сил? Благодари бога, девушка, – в Германии ты ста shy;нешь че shy;ловеком.

Поднялся, подошел к Катрусе, вкрадчиво зашептал:

– Станешь работать на заводе или еще где-нибудь… Работу хорошо оплачивают… выходные дни… продовольственные карточки… Будешь жить в большом городе… бывать в кино… А может, – заглянул под платок: глаза красивые, да и сама ничего, – жениха найдешь… Хи-хи… Ефрейтора, а то даже какого-нибудь фельдфебеля… В “высший свет” попадешь…

Катруся кланялась, благодарно улыбаясь.

– Большое вам спасибо!.. Сама никогда бы не догадалась… Может, пан редактор напишет мне адрес, куда обратиться? Еще раз премного благодарна… Извините…

Выходя, скользнула взглядом по полнолицему. Тот едва заметно наклонил голову.

Катруся пересекла улицу, постояла около витрины магазина и, увидев, что полнолицый, выйдя из редакции, направился вдоль сквера, пошла за ним. Вместе сели в трамвай, который шел к Крутому замку. Выйдя из вагона на последней остановке, полнолицый оглянулся, надвинул шляпу на лоб и свернул в переулок.

Катруся несколько задержалась на остановке – внизу в легкой пелене тумана лежал город. Железнодорожная станция с дымками маневровых паровозов, серые и черные дома, дождем отмытые тротуары… Где-то там, за этим нагромождением потемневших от времени черепичных крыш, и ее маленький домик – она даже разглядела ореховое дерево соседей. Вздохнула и тоже юркнула в переулок, куда только что свернул человек в шляпе.

Убедившись, что вокруг никого нет, полнолицый остановился и жестом подозвал девушку.

– Что стряслось? – спросил. – Я же говорил, ко мне только в крайнем случае…

– А я этого не забыла – из-за пустяка не пришла бы… – Катруся вытащила платок, вытерла мокрое лицо. – Дело, Евген Степанович, такое: возвратился Богдан. Точнее говоря, сбежал с товарищем из Цитадели.

– Так, так… Дело действительно серьезное… – Полнолицый сорвал с куста мокрый листочек, положил на пальцы и прихлопнул ладонью. – Так, так… Ну и что же они?..

– Изголодались, на людей не похожи. Товарищ его ранен в ногу. Я их подкармливаю, лечу. Что ни говорите, все-таки врач…

– А что они собираются делать?

– Я, собственно, за этим к вам. Хотят искать партизан. Богдан тоскует, горячится, вы же знаете его, а тот более спокойный. Сказали, в лагере ходят слухи о подполье – кровельные ножницы им кто-то перекинул… Расспрашивали меня, не знаю ли про под shy;польщиков… Я ничего им не сказала, решила с вами посоветоваться.

– Так, так… Это ты хорошо сделала… – Полнолицый сорвал еще один листочек. – А кто тот товарищ?

– Кирилюк… Петро Кирилюк… Богдан много рассказывал о нем… Лейтенант… Сам из Киева, аспирант университета, хорошо знает немецкий, жил в Берлине – отец работал в посольстве… Симпатичный…

– Симпатичный, говоришь?.. – Евген Степанович скосил глаза на Катрю. – Ну, ежели симпатичный, то я загляну к вам вечером.

– Да я не про то, – покраснела девушка. – Просто с ним приятно говорить.

– Вот и побеседуем. Только ты им – ни слова. Поняла?

У Модеста Сливинского плохое настроение. Во-первых, не зашел к нему, хотя и пообещал, Вальтер Мейер, этот собачник-шкуродер, как мысленно называл его Сливинский. Сам по себе Мейер хоть бы и век не появлялся, но ведь обещал принести какие-то золотые вещицы и намекал, что, возможно, будут доллары. Модест Сливинский целых три дня мечтал об этих долларах – и вдруг такое разочарование. Все же, что ни говорите, а недостаток воспитания дает себя чувствовать. Порядочный человек предупредил бы, что не может прийти, и ты бы не ждал его, не терял зря времени, маясь на диване.

Но чего ждать от этого недотепы? Из хама, простите, никогда не будет пана. От этого Мейера так дурно пахнет, что после его визитов приходится проветривать квартиру. Но ведь золото!.. Модест Сливинский любил золото больше всего на свете и ради него готов был терпеть не только дурной запах, но и дешевые шутки и пренебрежительное отношение этого грязного эсэсовца.

Разве он бросил хоть слово упрека этому головорезу, когда тот приносил золотые челюсти с обломками зубов? Разве хоть раз спросил, откуда у него такие массивные старинные часы, драгоценные серьги и броши? Нет, как человек интеллигентный и выдержанный, он ни разу даже не намекнул, что ему известно, откуда берет этот шкуродер драгоценности. И расплачивался честно. А после всего такая черная измена!

Правда, Вальтеру могло что-то помешать. Что ж, подождем до завтра.

Модест Сливинский достал свою любимую серебряную рюмку, налил коньяку. Что-что, а коньяк он мог себе позволить первосортный. Предпочитал французский, выдержанный. Коньяк – это его конек, и все в городе знают, что набор коньяков у Сливинского наилучший. Он долго принюхивался к горьковато-пряному аромату мартеля, прежде чем маленькими глоточками осушить рюмку.

Мартель немного успокоил. Что ни говорите, а жить еще можно. Пан Сливинский закутался в пушистый, почти невесомый зеленоватый халат – подарок панны Зоей (ах, эта панна Зося! Как она любила его и как элегантно стягивала прозрачные чулки со своих длинных стройных ног!), постоял у окна. Прескверная погода. Третий день моросит, и хвала богу, что не надо выходить на слякотную улицу, плестись по базарной грязи в поисках подходящей коммерции. Только он, Модест Сливинский, смог так ловко устроиться и заставить работать на себя этих мелких маклеров “черного рынка”. Голова на плечах у него все же есть…