Сергей Заяицкий - Внук золотого короля Страница 4

— Вы поймите, мистер Томсон, — говорила дама, — ведь это же чудовищное, неслыханное самодурство. Лишить наследства своего сына и назначить наследником по жребию одного из граждан города Сан-Франциско... Это... это... возмутительно! Я не нахожу слов... Это варварство какое-то... Томас — его сын — участвует в жеребьевке наравне с какими-то грузчиками и зеленщиками... Я не могу!.. Я умру!.. Сам!.. Сам!.. Где он?.. Сам!..

В гостиную просунулась широкая рожа негра.

— Сам, дайте мне воды... только очень холодной. Нет! Холодного шампанского! Скорей! Да, мистер Томсон. Я глубоко возмущена... Ну, пусть он сердит на меня, за то, что я не уберегла Эдуарда... Ну, чем же я виновата?.. И потом... это было так давно! Я, правда, всегда подозревала, что старик на меня сердится, но я никак не могла предполагать, что ненависть его так глубока, что он вздумает мстить нам так жестоко. Из любви к внуку лишить наследства сына! Я не знаю... как назвать это!.. Мистер Томсон! Неужели нет закона, который запрещал бы подобное самодурство?.. Я уверена, что такой закон должен существовать. Нельзя же позволять людям совершать такие злые, мерзкие поступки.

Джентльмен покачал головой.

— Поскольку мистер Ринган находится в здравом уме и твердой памяти...

— Какой же здравый ум?..

— Однако все самые лучшие психиатры...

Негр вошел в комнату с бокалом шампанского на подносе. На том же подносе лежала телеграмма.

Молодая женщина схватила депешу и быстро проглядела ее. Она вздрогнула.

— Прочтите! — сказала она мистеру Томсону взволнованно и испуганно.

Тот стал читать, и брови его при этом поднимались все выше и выше. Однако он не забывал коситься на сигарный пепел.

— Гм... приостановить жеребьевку хотя бы на час! — произнес он. — Легко сказать...

— В чем дело?... Почему он это просит?

— Может быть, он...

Мистер Томсон осекся и посмотрел на негра, который почтительно стоял с полным бокалом на подносе.

— Вон! — крикнула ему мистрис Ринган.

Сам мгновенно вылетел из гостиной и, очутившись за дверью, для успокоения осушил бокал.

— Я думаю, мистрис Ринган, что Томас, пока он ехал из Нью-Йорка, ничего не знал о жеребьевке. Приехав теперь во Фриско...

— Эта телеграмма еще с дороги.

— Ну, он мог, конечно, узнать и в дороге об этом... Естественно, что он просит подождать... Может быть, он надеется еще как-нибудь уговорить отца.

— Эго невероятно. Он знает его характер. Знает, что отец не может ему простить того же самого, чего он не может простить и мне. Но как приостановить жеребьевку? Это нужно сделать!

Мистер Томсон пожал плечами.

— Я попробую поговорить с врачами, — сказал он.

— Да, да... пожалуйста.

Старый джентльмен слегка поклонился и, осторожно держа сигару, направился к двери. Когда он растворил ее, мистрис Ринган увидала, как по огромному, ярко освещенному залу лакеи катили какие-то странные барабаны, поставленные на тележки с резиновыми шинами. То были три урны, одна из которых в недрах своих таила имя будущего миллиардера.

Молодая женщина упала на диван и от досады расплакалась.

Мистер Томсон шел между тем по залу, озираясь по сторонам. Публика, находившаяся в зале, на этот раз представляла довольно странное зрелище. Возле громадной двери на террасу стояли три представителя от населения, окруженные адвокатами, членами муниципалитета и наиболее ловкими журналистами, сумевшими с помощью «чаевых» проникнуть во дворец умирающего миллиардера.

Представители населения были: Тфайс — колбасник, мистер Кроунс — часовщик, и Джек — полувор, полунищий. Тфайс был толстый человек, с почтительным удивлением глядевший на окружающее его великолепие; Кроунс, похожий на аиста, мрачно и уныло ковырял во рту зубочисткой; а Джек, веселый парень, хихикал потихоньку в кулак от удовольствия. Он был, видимо, доволен, что влип в такую интересную историю.

В другом углу зала сидела группа обиженных дальних родственников. Они, хотя особенно и не могли надеяться на наследство, однако обижались уже на то, что Ринган не захотел выделить их из общей толпы санфранцискских граждан.

— Ну, на сына он зол, а мы при чем?

— Хотел его наказать, оставил бы нам.

— Я всегда говорила, что он бессердечный человек. Совершенно бессердечный!

— Ну, уж это разумеется!

Особою группою держались доктора. Среди них стоял приехавший из Нью-Йорка знаменитый профессор и, презрительно кривя рот, пожимал плечами.

— Если бы я знал, — говорил он, — что придется иметь дело с таким самодуром, я бы не приехал... Я не могу мчаться сломя голову четверо суток в экспрессе, чтоб потом мне предпочли какого-то горохового шута...

— Чорт знает что! — говорили почтительно другие врачи. — Это в самом деле возмутительно.

— Если бы я был мальчишкой...

— Ну, тогда другое дело...

— А то ведь я... Я бросил все свои дела... университет... лекции... Я не понимаю!

К этой группе подошел мистер Томсон.

— Скажите, мистер Бумбинг. — обратился он почтительно к знаменитому врачу, — как вы полагаете, можно ли было бы отложить жеребьевку еще на час?.. Дело в том, что сын мистера Рингана очень просит об этом... Он телеграфировал... Он едет.

— При чем тут я?.. Он не желает со мною разговаривать... Обратитесь к этому... индейцу какому-то...

— Но по вашему мнению...

— Я уже говорил свое мнение... Но я не могу высказаться вполне определенно, пока я его основательно не исследую.

— А он не дается, — ввернул молодой врач.

— Да... Он, изволите ли видеть, больше доверяет какому-то индейскому колдуну... Ну и пусть... пожалуйста... Я только удивляюсь...

— Но вы все же полагаете?..

— Он может умереть с минуты на минуту.

— Но почему он все-таки откладывает жеребьевку?

— Он уже не откладывает... Видите, урны стоят у его дверей.

— А почему он откладывал до сих пор?

— Не знаю.

— По каким-то своим соображениям! Чего-то все ждал!..

— А если сказать, что сын его просит?

— Нет, нет... Он не может слышать его имя. Он страшно рассердится.

Мистер Томсон поглядел на урны и покачал головой. Потом он снова покосился на сигару. Она уже сгорела почти наполовину, а голубой пепел все еще не падал.

В огромной спальне миллиардера был полумрак.

Лишь возле его кровати горела маленькая электрическая лампочка с красным шелковым абажуром, и этот таинственный красный свет привлекал внимание людей, толпившихся у ворот дворца.

Джон Эдуард Ринган, золотой король, самый богатый человек в Калифорнии, лежал на широком ложе под балдахином, обложенный подушками и вытянув свои длинные худые руки на голубом шелковом одеяле. Лицо его было бледно и сурово. Копна седых волос обрамляла высокий лоб, серые строгие глаза пристально смотрели на сидевшего возле постели прямо на ковре старого, пестро разрисованного индейца.