Владимир Черносвитов - «Мелкое» дело Страница 4

Если бы Сидоренко знал, что после первого, убитого ещё на гражданской войне, Гаркуша сегодня потерял третьего и последнего сына, он бы, пожалуй, не удержался и по-сыновьи обнял этого пожилого и мудрого крестьянина. в полковничьих погонах.

Утром следователь имел заключительную беседу с дезертиром. Говорить, собственно, было уже не о чем: Петрову оставалось подписать протокол следствия и познакомиться с делом.

Когда эта несложная процедура была закончена и Петрова увели, на подоконнике, у стола Сидоренко, запищал телефон. Следователь, взял трубку и услышал всегда недовольно-брюзжащий голос майора Окунева – «параграфа», как его в шутку прозвали офицеры за канцелярскую педантичность и сухость. Сейчас Окунев замещал отлучившегося по делам начальника Сидоренко – полковника Серебрякова.

– Товарищ Сидоренко, вы закончили работу по приказу № 094/09?

Сидоренко покосился на лежавшее перед ним дело.

– Да. Почти. Через час доложу вам.

– Давайте кончайте. Я жду в десять ноль-ноль. Только подшейте поаккуратней и не забудьте вложить реестр вещей согласно инструкции…

– Слушаюсь. – Сидоренко положил трубку и вернулся к делу.

Однако к десяти ноль-ноль следователь к Окуневу не явился. Уже приготовившийся было идти и в последний раз просматривавший вещи арестованного, Сидоренко нашёл за подкладкой потрёпанной полевой сумки Петрова тоненькую золотую пластинку. Некогда вытравленная на пластинке надпись стёрлась, и явственно выделялась лишь дата: «1.ІІІ.36».

Стоимость этой безделушки была столь ничтожна, что мысль о хранении её как ценности, а тем более – о краже, отпадала сама собой. Повертев пластинку в рунах, Сидоренко заметил на её обратной стороне следы крепёжных штифтиков. «Откуда-то содрана… Зачем он её так тщательно хранил?..» – подумал капитан, по опыту следователя хорошо зная, что «просто так» ничего не бывает.

– Зинченко! – позвал он солдата. – Приведите арестованного.

В ответ на несколько удивлённый взгляд вошедшего Петрова Сидоренко раскрыл его дело и вынул продолговатый листок:

– Вы не расписались на втором экземпляре реестра ваших вещей. Проверьте и распишитесь.

Петров чуть усмехнулся, пожал плечами и, не глядя, черкнул пером. Положив ручку на стол, он выпрямился и опять молча, спокойно взглянул на следователя.

– Всё. Можете идти. Зинченко, уведите арестованного… Да, кстати: что это такое? – бросив на стол пластинку, спросил Сидоренко у подследственного.

Петров не проявил ни малейшей растерянности. Простодушно улыбнувшись, он даже обрадовался:

– Нашлась? А я и забыл про неё, думал, что потерял, – но тут же нахмурился и закончил: – А впрочем – всё равно.

– Откуда, при каких обстоятельствах попала к вам эта пластинка и для чего вы её хранили?

Оттянув пальцем верхнюю губу, Петров обнажил зубы.

– Коронки протёрлись. Видите? Вот и таскал с собой эту штуковину, всё собирался сделать новые, да негде было. Сейчас сообразил: я же сам и засунул её за подкладку сумки, чтобы не потерять, да и забыл… не до неё было. – Петров смутился: – Только вы не посчитайте меня ещё мародёром. Когда близ Зеленска мы накрыли немецкий штаб, я в грязи нашёл портфель с документами. На нём была эта табличка. Портфель я сдал со всеми бумагами в наш штаб, а пластинку взял себе. Объяснил – для чего, и штабисты сказали: «Пожалуйста, забирай, подумаешь, большое дело».

Объяснение казалось убедительным своей бесхитростной житейской правдивостью и даже косвенно подтверждалось следами крепёжных штифтиков. Но…

Отослав арестованного, Сидоренко проверил его слова, и офицеры штаба подтвердили: действительно, случай такой был.

…Упрекая Сидоренко за опоздание, Окунев тщательно проверил соблюдение всех юридических норм, расписался, где следовало, и тут же приказал писарю направить дело по инстанции.

Там, где решалась судьба Петрова, сидели люди, умудренные большим опытом, люди, обладающие большевистской строгостью и сердечностью. Они учли всё: и то, что Петров при той ситуации не должен был передавать командование ротой своему заместителю; и то, как он был задержан, и какие боевые качества были присущи ему вообще. Кроме того, Петров приложил к следствию большое покаянное письмо, в котором полностью признавал свою вину и просил дать ему возможность загладить её и искупить в бою. Но тем не менее его безобразный поступок не мог остаться безнаказанным: Петрова лишили высокой чести носить офицерское звание и оставили в полку рядовым.

Прошёл день, второй – законченное дело никак не выходило из головы Сидоренко. И не было ничего похожего на то чувство удовлетворения, которое непременно приходило к нему раньше после окончания любого, пусть даже самого незначительного расследования. Следователь думал и не понимал, что именно возвращает его к мысли о деле Петрова.

Советские криминалисты категорически отрицают предчувствия, и следователи тщательно стараются не давать им «права голоса». Но вот же бывает такое: привяжется какое-то беспокойное, смутное, непонятное чувство и никак от него не отделаешься. Подчас это оказывается просто скрытой, подсознательной работой мозга.

Так было и у Сидоренко. Ночью он проснулся от настойчивого требования мозга закрепить в памяти один вопрос. Сосредоточившись на этом вопросе, следователь уже не мог заснуть. Он поднялся, набросил на плечи шинель и сел у открытого окна.

У самой хаты тихо перешёптывались невидимые в темноте тополя. В ночной прохладе откуда-то тянуло то горьковато-резким запахом остывшего пожарища, то медовым ароматом лугов. Издалека явственно доносился рёв танковых дизелей. Пронзительно закричал и тут же умолк, видимо, застеснявшись своего одиночества, чудом уцелевший при оккупантах петух.

Сидоренко поднял взгляд: светло. Трава, яблони, закамуфлированные кузова машин, сапоги и даже автомат прохаживающегося часового – всё было покрыто мелкими капельками росы. Зарозовели крыши, и окно противоположной хаты вдруг вспыхнуло багровым пожарным отблеском восхода – прифронтовое село встречало третий день своего освобождения.

Следователь закурил и, поднявшись, зашагал по хате. Сомнений не оставалось: да, он, ценимый начальством следователь, совершил ошибку! Он прозевал «мелочь», не придал ей значения и принял за истину лишь объяснение подследственного, чего не имел права делать.

«Как же теперь быть? Следствие закончено, сдано, наверное, уже лежит в архиве, и… если умолчать самому, то никто…» – Сидоренко передёрнулся, будто прикоснувшись к чему-то, бесконечно гадливому и мерзкому. Быстро надев сапоги и гимнастёрку, он выбежал из дома.