Валентина Ососкова - Самый маленький офицер Страница 4

Горячка боя долго не отпускала Заболотина, голова раскалывалась на множество неравных частей, мешалось в мыслях всё: приказы, которые надо отдать, информация от разведки о расположении врага, беспокойство о бойцах и, поверх всего – беспокойство о маленькой уверенной фигурке со злым, как всегда во время боя, лицом. Сивку, казалось, никакие пули не брали, но, всё равно, когда он оказывался под обстрелом, передавая бойцам приказы и, заодно, патроны, сердце Заболотина замирало. Вообще-то, мальчишка хотел вновь достать автомат и «нормально пощёлкать этих гадов», но дальше словесных споров дело не пошло: поворчал-поворчал и послушно принялся передавать приказы.

Почти никто не заметил, в какой момент боя они слились с ротой «встречающих». Очнулись, только когда враг был «зачищен», где-то вдалеке стихали последние выстрелы, начинали потихоньку сыпаться пока короткие рапорты в стиле «живы»-«не очень».

Зато то, что появились несколько посторонних человек, заметили многие. Некоторые лица были знакомые – например, великан-Морженов с неизменным фотоаппаратом, изрядно поцарапанным, но целым и исправно отщёлкивающим кадры. На военкоре или, вернее, Военкоре с большой буквы, потому что на всём фронте его так и звали, был камуфляж без знаков различия и солдатская каска, но о себе Морженов беспокоился гораздо меньше, чем о фотоаппарате. Лицо Военкора сосредоточенное, в глазах затаилась боль, он знает войну, он знаком с ней очень близко, но на губах иногда застывает восторженная детская улыбка.

А вот и другие лица. Чужие, незнакомые. Корреспондент какого-то телеканала в голос ругает своего помощника с камерой, который замешкался и не дал вовремя нужный кадр крупным планом. Бой кончается, можно вылезти из укрытий и поторопиться заснять «боевые действия как они есть».

На лице репортёра нейтральная улыбка: он ощущает себя выше всего происходящего, его задача – показать то лицо войны, за которое ему заплатят. А не в России – так за рубежом – там людям любопытно всё, что касается русской войны. В отличие от Военкора, взор – и окуляр фотоаппарата – которого притягивают лица солдат, неприглядная военная правда и чарующая своей хрупкостью здесь, в бою, жизнь, телевизионщик гонится за красочными панорамными кадрами, заставляющими зрителей ощутить щекотание адреналина и довольное осознание, что они, в отличие от попавших на экран, в полной безопасности своего маленького мирка квартира-работа-досуг у телевизора.

Поэтому телевизионщик старается вылавливать особые кадры и ракурсы: вот русский снайпер, отворачивающийся от камеры, возится со своей винтовкой, а вот, возможно, и его цель – молоденький выринеец-гранатомётчик, почти мальчик, лет восемнадцати на вид, раскинувшийся с гранатомётом в руках под серым осенним небом… Нет, никаких трупов крупным планом, пусть зрители сами додумают всё для себя.

… И на этом фоне корреспондент спокойно, чуть ли не с улыбкой рассказывает что-то про фронт, неудачные операции и ошибки командования. К его трёпу солдаты, находящиеся рядом, не прислушиваются, каким-то внутренним чутьём угадывая, что услышанное может только испортить им настроение – и всё.

Впрочем, сейчас немного не до них. Капитан Заболотин некоторое время растерянно буравит взглядом командира прибывшей роты, затем коротко восклицает:

– Вадя!

– Жорик! – Вадим Кром стаскивает с головы каску и крепко сжимает протянутую руку, похлопывает другой товарища по плечу. – Ну и встреча. Здоро́ва!

– И тебе не болеть, – Заболотин медленно улыбается, словно с лица кто-то стирает усталость и беспокойство.

– Ну мы молодцы! – Вадим оглядывает «поле брани». Теперь в напряжении остались только дозоры. Остальные пересчитываются, строятся, перевязывают раненых, офицеры проверяют состояние рот, готовятся докладывать. Заболотин и Кром разглядывают друг друга и неуверенно улыбаются.

К ним подошёл Сивка, как обычно чумазый и невредимый. Заболотин улыбнулся и ему, потрепал по светлым вихрам, ничуть не смущаясь своей не к месту проявившейся нежности. Или, может, вполне к месту?

Пацан смотрит на Крома исподлобья, недоверчиво – и молчит. Горячка боя его уже покинула, но тоска по «песку» ещё не вернулась – блаженное опустошённое состояние. Заболотин отсылает мальчишку к бойцам, которые к нему уже привыкли, найдут, чем занять. Помощь всем нужна, а сейчас особенно санинструкторам.

Мимо, ревниво хвастаясь кадрами, прошли два корреспондента одного журнала.

– Притащилась братия пера и фотоаппарата? – недовольно покосился на них Заболотин. – Какой головой пресс-служба думала? Мы УБОН – или кто?! Ничего, что нас, в общем-то, не «светят»?

Сивка, не успевший отойти далеко, провожает журналистов озабоченным взглядом и морщит лоб. Происходящее ему не нравится…

Сиф пустил журналиста, а сам выскользнул в коридор и направился к номеру напротив. Позвонил в дверь, возвращая на лицо нормальное выражение, когда не дождался ответа – толкнул. Дверь тут же открылась – она была не заперта, да и, в общем-то, от кого запираться на этаже, полностью отданном «русской делегации»?

В глубине номера раздавалась какая-то цыганская песня, Сиф, помедлив, заглянул в комнату… Алёна – бессменный шофёр Великого князя – танцевала, как ребёнок, который верит, что его никто не увидит, а потому нисколечко не стесняется ни неловких местами движений, ни того, что иногда выпадает из ритма…

И тут Алёна замерла на середине движения и взглянула на Сифа:

– А, это ты! Привет! – она взъерошила чёрный «ёжик» волос и немножко скованно улыбнулась. – Давно тут?

– Только пришёл.

– Ты не завалился спать? Видок у тебя был ещё тот, когда отдыхать все разошлись.

– Жарко, – пожал плечами Сиф, заходя в комнату и устраиваясь в кресле с видом человека, которого уже не поднимет ничто. – А к его высокородию пришёл журналист, я и смылся. Так бы, конечно, подремал слегка.

– Ты их не любишь.

– Ты сама проницательность.

Алёна легко пожала плечами и переключила мелодию на другую – тягучий гортанный напев. Присела на край дивана, разглядывая мальчика. Между ними было лет шесть разницы – и абсолютно разные жизни. Офицерик, и…

– В тебе цыганская кровь есть? – сообразил вдруг Сиф, кого ему напоминает Алёна – парня-цыгана.

– Неужто заметно? Меня сёстры чуть не убили, когда я волосы сбрила, а братья грозились замуж выдать, да кто ж лысую возьмёт? – Алёна расхохоталась приятным грудным смехом. – А мне-то что, я всегда любила что-нибудь этакое учудить. Вон, занялась работой мужской…

– В смысле, шофёром?