Аркадий Адамов - Искатель. 1966. Выпуск №4 Страница 4

И облегченно вздохнул, когда за Петькой с треском захлопнулась дверь.

Как ни странно, но Петька попытался устроиться на работу, Видно, страсть как не хотелось ему снова мыкаться по свету. Но всюду ему под разными предлогами опасливо отказывали, реже говорили как есть:

— Без прописки оформить не можем. Порядок такой. Петька в ответ лишь усмехался, с каждым разом все яростней.

Дома он ничего не рассказывал, держался враждебно и замкнуто. С каждым днем все враждебнее.

Анна Степановна боялась его расспрашивать, боялась оставить Ванюшку одного с ним, боялась за всякого, кто заходил к ним в дом. Все ждала чего-то. И дождалась…

В один из дней Петька, никому не сказав, исчез из дому, исчез, обокрав мать и брата до нитки.

В милицию Анна Степановна не пошла, не пустила туда и разъяренного Ванюшку. И такое страдание было на ее лице, в угасших сухих глазах, что тот в конце концов махнул рукой…

А Петька гулял на свободе всего год или два. И за это время исколесил немало. Жестокими делами отметил он свой петлистый, грязный след по стране.

В одном городе на юге в компании с двумя бандитами напал ночью на постового милиционера, тяжело ранил его, завладел пистолетом. Потом, уже в другом городе, — нападение на инкассатора, стрельба, смерть человека, Спустя какое-то время — снова, где-то на севере, разбойное нападение. Гусиная Лапа с дружками метался из города в город.

Но по его следам уже шли, его искали умело и настойчиво.

Наконец он был пойман. Снова суд. Все преступления оказались раскрыты, все доказано. Перед Петькой Лузгиным маячила «вышка» — расстрел. Но… суд решил попробовать в последний раз. И вынес приговор: пятнадцать лет, а если дело пойдет на лад, то получится и меньше. Тогда впереди у этого человека останется еще полжизни, которые он сможет прожить по-людски, как все. Так и объяснил ему молодой, горячий, чем-то на секунду даже тронувший его судья.

В колонии его встретили совсем другие люди и другие порядки. «Паханы» попритихли, и многие из них шли на работу, «качать права» никто не осмеливался, верх брал «актив». Нарушителей режима, любителей «старины», «законных» воров брали «к ногтю», тон задавали «работяги».

Гусиная Лапа долго присматривался, а потом совершил побег. Но поймали. Он опять надолго притих, а потом сорвался. В неуемном гневе ранил кого-то из «актива». Суд и новое наказание. Потом перевели в другую колонию. Там он долго не выходил на работу, а однажды в новом припадке беспамятной ярости наелся гвоздей и снова стал грызть вены, отказывался от операции. Его пришлось усыпить… Потом третья колония, уже с усиленным режимом. Там задержался надолго. А потом снова побег, тот самый…

И вот сибирским поездом тайком от всех Гусиная Лапа добрался до знакомого подмосковного городишки. Петру везло с самого начала.

Поезд приходил в Москву на рассвете и последнюю остановку перед ней делал ночью. Петр там и сошел, сошел не пустой: он давно уже приглядел в вагоне два самых «богатых» чемодана. Владельцы их, как и все остальные пассажиры, в это время еще спали.

У выхода из вагона, на перроне, дежурила другая проводница, не та, которая видела, с каким багажом сел он три дня назад в поезд.

И еще «пофартило» Петру. Не успел отойти поезд и исчезнуть в ночи красненький фонарик последнего вагона, как к другой стороне перрона подали электричку. И через час Петр со «своими» чемоданами уже был на месте.

Куда идти дальше, где скрыться и кого потом отыскать, это Петр знал. Нору, в которую он решил забиться, не найдешь, любая уголовка с ног собьется. Это тайное, надежное место он присмотрел давно, еще когда метался по городу, искал работу. Вот только уцелела ли та нора за столько лет?

Он брел по ночным, пустынным улочкам, прижимаясь к заборам, сторонясь фонарей, и все думал: «Цела ли?»

Оказалось, цела…

Но это было еще не все.

Теперь следовало отыскать Ваську Длинного. Длинный не проходил ни по одному делу, за которые судили когда-то Гусиную Лапу. Выходит, об их знакомстве уголовка не догадывается. Но искать Длинного надо было тихо, не торопясь, особо не высовываясь. В чемоданах и жратва была, и деньги, и барахло. Ну, с барахлом, конечно, надо обождать, небось ищут его уже всюду, на нем в момент сгоришь.

Гусиная Лапа залег в своей норе, притаился, как обложенный со всех сторон зверь. Пока что отъедался, отсыпался, соображал, не наследил ли. И еще тревожился насчет Длинного, не погорел ли за эти годы, если «сидит», то за кого тогда зацепиться.

Но и тут продолжало везти Гусиной Лапе.

Как-то вечером он, наконец, решился и осторожно, глухими, темными переулками прокрался к дому, где жил Длинный, неслышно открыл калитку и спрятался в снегу за кустами, недалеко от крыльца. Долго ждал, терпеливо. Сырой холод пробрался, казалось, до костей. А он все ждал, лежал не шелохнувшись, стуча зубами.

И дождался… Сначала прошла какая-то женщина, за ней другая, старенькая, потом пробежал пацан с сумкой. И уже совсем поздно, когда в окнах погас свет, появился Длинный…

Наутро Гусиная Лапа проснулся с тяжелой головой, мучила изжога. Много они с Длинным выпили в тот вечер. И все обмозговали.

С того дня в норе у Гусиной Лапы стали появляться людишки. Не много, нет. Не всякого допускал он к себе. Но появлялись… Стал исчезать по вечерам и Гусиная Лапа. Осмелев, как-то поехал с Длинным в Москву, два часа каких-нибудь электричкой. Потом уже ездили не раз.

В одну из таких поездок он свел знакомство с парнем по имени Колька, уже потом у того появилась кличка — Розовый. Совсем еще пацаном был этот Розовый, недавно только паспорт получил. Но шустрый оказался, с пониманием, лихой в общем пацан.

Вот тогда-то, после знакомства с Розовым и двумя-тремя его приятелями, и пришла в голову Гусиной Лапе эта мысль.

Упорно, терпеливо, хитро натаскивал он своих пацанов, учил, запугивал, разжигал жадность, злость, рассказывал о вольной жизни, об отчаянных делах, с чувством пел то слезливые, надрывные, то лихие воровские песни, поил водкой, угощал, безжалостно высмеивал их нерешительность, издевался над колебаниями и опасениями.

И добился своего, сбил волчат в стаю, злобную, дерзкую, готовую на все. Только мигни им, только науськай, кому хочешь перегрызут горло.

Однажды он вывел их впервые на дело, плевое, конечно, но все-таки дело. Сам наблюдал со стороны, не вмешивался.

А дело было такое. Высмотрели пьяненького, завлекли в темное, пустое место и там уже без всякого — повалили, заткнули рот, раздели догола, измордовали в кровь и оставили замерзать на снегу без памяти.