Олег Глушкин - ИСКАТЕЛЬ.1979.ВЫПУСК №6 Страница 4

Заметив Шестинского, она вытерла лицо синим платком, вся сжалась, сказала:

— Вам все безразлично. Человек тонет, а вам наплевать. Вам только рыба, рыба!..

— Полно тебе, Сергеевна. — Вахтенный штурман робко дотронулся до ее плеча.

Но успокоить ее было невозможно. От любых слов она начинала всхлипывать еще сильнее, пока наконец резко не выбежала из рубки, и последние слова ее были уже в дверях:

— Если вы, мужики, ничего не можете, я сама, сама….

Капитан закашлялся, фыркнул и забурчал:

— Распустились бабы… Она думает, мы не люди, и только ей дело до Сухова. Крепко они закрутили… А женщине только позволь сесть на шею, она тебе шпоры в бок, и чем больше ты позволяешь, тем шпоры глубже!

Шестинский чувствовал, что капитан говорит совсем не то, о чем думает. Видно, и его, капитана, гложет червь сомнения, чувство вины, ведь можно было не брать рыбу с «Наяды». Зачем, кому нужен этот мизер? Сейчас не это главное, если потеряем человека — вот основная беда!

В это время по радио на связь вышел «Диомед». В рубке стало тихо.

— Аркадий Семенович, — послышался сквозь треск в эфире голос Малова, — пока безрезультатно… Нужны еще суда…

Дальше все забила морзянка и какой-то бой: не то барабанов, не то позывные береговых станций.

— Сейчас перехожу на «Наяду», — сказал Шестинский в микрофон. — Иду к вам. Продолжайте поиск, светите прожекторами. Подробно дайте обстоятельства исчезновения Сухова. И ракеты — постоянно, не жалейте. Как поняли? Прием.

III

Шесть сейнеров и буксир «Стремительный» двигались в кабельтове друг от друга. Суда разрезали слои тумана прожекторами и пронизывали пространство непрерывными гудками. Они равномерно прочесывали неподвижную и пока еще невидимую гладь океана в надежде, что Сухов держится где-то поблизости и они каким-то чудом заметят его, или он сам сумеет подплыть к ним, когда они будут проходить рядом. Туман начал медленно рассеиваться, и это укрепляло надежду на спасение Сухова. Воздух стал просветляться, и в зените, над головой клочки голубого неба росли и увеличивались; на востоке сквозь толщу белизны проглядывал матовый диск солнца. Белая пелена отступала от бортов, серый слой у воды становился реже, и уже можно было различить, что море сегодня совсем штилевое.

Поиск направлялся и ориентировался с «Диомеда». Люди на сейнере молча вглядывались в слои тумана, проносящиеся вдоль борта, смотрели в бинокли, настроение у всех было подавленное. Не верилось, что человек, к которому уже успели привыкнуть, опытный рыбак, исчез за бортом в тумане. С какой стати? Почему? Оступился? Или пытался что-нибудь сделать: поправить троса, подтянуть невод?

Первый настоящий замет — и вот вместо радости от удачи выпуск рыбы и метание в тумане. Хорошо, если поиск кончится каким-то результатом, а если так — просто для очистки совести?.. Все это удручало Малова, рушились его надежды на удачный рейс, виделись бесславное возвращение в порт, объяснительные, приказы. А то, что он узнал от Баукина и Ефимчука, совсем выбило его из колеи.

Баукина на судне называли «рязанский» — молодой парень, а весь какой-то заторможенный, с замедленной реакцией. Только после часа поисков он вдруг хватился, сказал:

— Часа в четыре, капитан, верно, слышал я, будто шумели на палубе. По нужде проснулся. Вроде Сухова голос и Ефимчука. Тогда-то я не подумал ничего, а сейчас вот смекаю, не иначе они шумели, а тогда что, я ведь с усталости так вроде проснулся и не проснулся. Говорил этот матрос как-то уж очень неуверенно, но надо было убедиться: почудилось ему это или нет.

— Хорошо, Баукин, разберемся, — сказал ему Малов и попросил вызвать Ефимчука.

Каюта повара была заперта, его долго искали, и за это время кто-то вспомнил, что когда закончили замет и пошли перекусить в салон, то ничего не было приготовлено и пришлось довольствоваться остатками вчерашнего ужина. Случай для аккуратиста Ефимчука необычный.

Ефимчук вошел в капитанскую каюту, резко распахнув двери, и, когда он уселся на маленьком диванчике, Малов увидел, что под левым глазом у него синяк, а на горбинке носа свежая ссадина. Обычно чисто выбритое, холеное лицо повара теперь казалось серым, и оттого, что брови были редкие, почти незаметные, то скорее не лицо, а маска с прорезями глаз смотрела на капитана. После недолгого молчания Малов спросил:

— Где это вас так угораздило?

— Со всяким бывает, Петр Петрович…

— На вас это не очень похоже, и возраст и манеры не на синяки рассчитаны. У меня нет времени, и мне нужна ясность: что произошло?

Ефимчук высоко приподнял редкие брови и пожал плечами.

— Не надо притворяться, мне только что доложили, что вы именно тот человек, кто последним видел Сухова. Думаю, и след он вам не зря оставил, а? Так в чем же дело? Почему не доложили сразу? Что у вас произошло?

— Виноват, Петр Петрович, сразу не сказал, в этом виноват. — Ефимчук придвинулся к Малову вплотную и заговорил почти шепотом, скороговоркой, помогая жестами своих коротких пухлых рук: — Понимаете, Петр Петрович, ведь отвечаю я за продовольствие, а наверху у меня, на надстройке, нечто вроде кладовки, там капуста, картошка, так, по мелочи. Ну и ночью я решил проверить, показалось мне, что кто-то ходит там, ворошит припасы. Я поднялся: смотрю, тень какая-то у плотика спасательного. Я ближе притаился, разглядел — Сухов нагнулся и отвязывает плотик. Я прижался к надстройке, замер, потом смотрю — он пакеты к плотику таскает. Дело весьма подозрительное, хоть и начальник он, а смекнул я сразу, что нечисто здесь, понял, что доложить надо вам срочно, хотел бежать к вам, а он меня заметил. Ну я ему: «Ты что здесь делаешь?» А он мне: молчи, говорит, если жить хочешь. Тут и дошло до меня, что он задумал. На плотике удрать собрался! Ах ты сукин сын, говорю ему, а он мне кулаком. Очнулся я, он уже плотик стаскивает, тут я бросился на него, а он раз меня в переносицу и сиганул в воду…

Малов слушал Ефимчука не перебивая, а когда тот смолк, вскочил из-за стола, закричал:

— Что вы мне мозги крутите! Вы что, идиот или наивный мальчик? Прошел час поисков, а вы изволите мне только сейчас это сказать! Да вам надо было сразу, немедленно поднять тревогу. Какое право вы имели молчать!

Ефимчук поднялся с дивана, лицо его стало совсем неподвижным, он уставился в одну точку и, уже не вглядываясь в глаза капитана, не ища у него сочувствия, сказал твердо:

— Конечно, оплошал я, неприятности может принести вам этот случай, лишитесь вы всякого доверия, лишитесь своего капитан ского мостика, не хотел я раздувать это дело и не сказал об этом никому. Думаю, решат, что Сухов исчез просто так, упал случайно за борт, а если вскроется, что хотел удрать, заранее готовил уход, тут совсем другое дело. Я обещаю, Петр Петрович, никому ни слова, твердо обещаю… Сухов давно на дне, следов в океане не остается. Я думаю, для всех лучше — чтобы меньше шума было, и вам будет спокойнее тоже.