Кошмар лесного края - Дмитрий Цымбал-Ерохин Страница 4

* * *

Это была самая долгая ночь на его памяти. Вначале беглец помыслил остаться на жальнике — единственном островке света за палисадом Новой Зари. Но мерцающие огоньки свечей предупреждали о том, что это место может стать его последним пристанищем. Он пробежал мимо кладбища, перепрыгнул ритуально опаханную границу поля и ворвался в гаснущий пурпур леса.

Бег наперегонки с ночью выглядел безумием, но куда большим безумством было остановиться. На счастье, охотник не угодил в прикрытые прелой листвой ухабы или расставленные местными жителями силки. Взмокшим и задыхающимся он припал к серебрящемуся в темноте ручью. Правый бок после бега рвала острая боль, мчаться дальше не хватало сил, но за ним никто и не гнался. Странствующий охотник вслушивался в голоса леса: скрип ветвей, шуршание листьев, опадающих с характерным щелчком. Даже если ты один во всей чаще, лес вокруг не унимался копошиться, к этому невозможно привыкнуть сколько себя не заставляй. Тем более, когда ты находишься в колыбели здешнего страха.

Охотник обжог лицо холодной водой, прилепив на лоб опавший лист. Осмотрелся. Здесь он замочил дырявые ботинки, когда держал путь из Медового Городка к Новой Заре. Местные не дали ручью названия, потому что на всю округу он был один. Ручей выступал связующим ориентиром между двумя поселениями. Когда влажный воздух освободил дыхание от хрипа, горящие после бега ноги сами повели беглеца прочь. Он неуверенно плелся в непроглядной тьме, ориентировался лишь на тихий плеск Ручья, в который по неосторожности несколько раз угодил ногами. Сапоги из Новой Зари пока что показывали себя хорошо.

Разжечь костер беглец страшился также сильно, как сомкнувшейся вокруг тьмы. Огонь в Диких Землях отпугивал одних существ, но привлекал других. Пока же кошмары не выдавали себя, не возникало надобности призывать тех, о ком в Новой Заре и Медовом Городке могли не знать. «Нет ничего страшнее уханья совы», — обнаружил для себя излившийся холодным потом бродяга, заслышав неподалеку ночную птицу.

Когда в лес запоздало заглянуло утро и оживило красно-желтые оттенки, замершему охотнику казалось, что после пережитого он поседел, а лицо порябело морщинами. Хотя в пору серых дней солнце не греет, при его виде легко можно поддаться обманчивому спокойствию. Бродяга знал, что расслабляться было рано. Звери в Диких Землях не переставали рыскать и днем. Медведь не упустит возможности набрать жирка на зиму, а волки давно уж переварили ослика. Осень почти вымыла из леса подножный корм для них. Странствующий охотник всматривался в противоположную сторону раздавшегося вширь Ручья, по темным водам которого медленно проплывали опавшие желто-красные листья.

Там, на фоне серых облаков, из земли, практически сливаясь с алой листвой, вздымался ржавый исполин, раскинувший в стороны обомшелые балки. Он все ещё твердо стоял на покосившихся опорах, но всем видом выказывал желание рухнуть и быть погребенным под толщей земли и спутанных корней. На равноудаленном расстоянии возвышались его братья. Руины Старого Мира — остатки канувшей в Лету великой человеческой цивилизации. Такие столбы встречались повсеместно в разной степени сохранности и конфигураций: двурукие, многорукие или вовсе безрукие. Порой они становились частью поселений, как и другие сохранившиеся сооружения далекого прошлого.

О тех седых временах, известных по легендам, напоминают громадные руины из камня и стали, тянущиеся в небо искореженными верхушками; остовы загадочных механизмов, едва выглядывающих из-под земли; циклопические мосты и вгрызающиеся в темноту подземелий туннели. А каменные дороги, теряющиеся в песках, траве и кустах, паутиной окутывают Дикие Земли. Они до сих пор связывают между собой многие поселения и по ним частенько бродят караваны.

Жители лесного края именовали ржавых исполинов Столбами Древних. За ними будто бы заканчивался человеческий мир и в ту строну они страшились даже смотреть. Вздор, ведь охотник прибыл сюда как раз из-за той стороны Столбов. Там также, как и здесь, существовали свободные общины. Да бродяга и не признавал мнимых границ человечества, будь то засечные черты у Великих Топей, светящиеся холмы, Земли Вечной Зимы или тот же Лес-Чудес, в котором вместо вымышленных псоглавцев обитали люди… и ночные кошмары. Нет иных границ человечества, кроме рвов, проволок и стен поселений да ферм. Сразу за ними начинаются таинственные Дикие Земли, где человек не стоит даже на середине пищевой цепочки и не ощущает себя в безопасности.

Охотник присел на ствол упавшего дерева пожевать бобов и завалявшихся в мешке медовых конфет. Перекус пробудил зубную боль. Рука пошарила по поясу, но не нашла курительной трубки. Он горько поморщился очередной утрате. Поход в южные леса за белым оленем оборачивался сплошными лишениями.

* * *

Гул пчелиных пасек известил о приближении к Медовому Городку, когда нестройный частокол и заросший ров ещё не показались на виду. В обращенных на охотника взглядах жителей не выражалось приветствие, но он его и не искал. Мужчина старался наделить свой облик стальной суровостью и шел неспешно, чтобы никто из пасечников не заметил подкашивающей его слабости. Резкий крик петуха заставил бродягу нелепо вздрогнуть и про себя пожелать птице скорейшего визита на обеденный стол.

Охотнику доводилось посещать нагромождения убогих хижин, полуземлянок и лагерей из хлама, иногда устроенных в руинах. Многое из этого гордо называлось городами, а скопления — странами. Не выпадал из этого перечня и Медовый Городок со скопищем срубных домов под грунтовыми крышами, больших и малых сараев, столбиков сортиров, торчащих возле свинарников и лабиринта плетней, разделявших огороды. Два крестьянина в сторонке как раз спорили о том, кто из них сдвинул забор и присвоил себе тыкву. Лишь внимательный путник замечал в центре Медового Городка потемневшую от времени деревянную доску с криво вырезанным на ней человечком, который тянул руки-палки не то к звездам, не то к снежинкам и был окружен прямоугольниками. Лишь поясняющий рассказ местного жителя обращал неумелую резьбу в изображение легендарного основателя поселения — Пузослава «Приручателя Пчел». И только тогда становилось понятно, что его окружают ульи пасеки и летающие пчелы.

Под Пузославом сидела на колодке худая женщина, былая красота которой последними годами цеплялась за избороздившимися морщинами лицо и поседевшие, но все ещё густые волосы. Никодима — глава Медового Городка и правнучка «Приручателя Пчел» — жевала воск пока в нем не заканчивались медовые соки, а затем бралась за новый кусочек. Жидкое золото повсеместно употреблялось в пищу в самых разных вариациях, а местная медовуха была гораздо приятнее самогона Филиппа и Труна.

— Ну как там у этих? — причмокивая спросила женщина. — Хватает