За линией Габерландта - Вячеслав Иванович Пальман Страница 40

Однако беда не сломила Николая Ивановича. В дневнике он записал:

«Все придется начинать сначала. Строить и восстанавливать. Нужно ехать в область к Федосову, просить средства для настоящей опытной станции. Надо по-новому взглянуть и на жизнь. Все-таки главным препятствием к движению человеческой мысли вперед, к развитию науки является не консервативность природы, а враги общества, носители ненависти, зла и наживы. Тысячу раз правы Федосов и Величко!..»

Этой многозначительной записью кончается дневник Николая Ивановича Зотова. События, происшедшие в ноябре 1923 года и позже, частично записаны уже Оболенским, частью освещены в следственных документах, копии которых нам прислали из краевого архива, куда Шустов делал запрос.

Краткий пересказ этих событий с авторскими домыслами следует ниже.

Что-то случилось с кораблем Никамуры. Или его перехватил пограничный катер, или он потерпел крушение, только ни сам Джон Никамура, ни Белый Кин с отрядом семеновцев не смогли в ту осень уехать с Охотского побережья. Для них возникла скверная перспектива - провести зиму, а может быть, и не одну зиму в этих суровых местах в надежде на то, что о них вспомнят в Сьюарде и пришлют второй корабль.

Диверсия с пожаром не была доведена до конца. Ограбить факторию не удалось. Банда оказалась в трудном положении: без продуктов, без жилья, без перспектив на будущее. Семеновцы кружили вокруг фактории, как осы вокруг чужого меда.

Налет произошел через два дня после того, как Иван Порфирьевич послал своего человека на стойбище к Шахурдину с письмом, в котором просил Матвея прислать десять - пятнадцать охотников для участия в облаве и в уничтожении банды. Человека перехватили на обратном пути в тайге, выведали, куда и зачем он ходил, и застрелили. Никамура решил действовать, пока не подошли орочи.

- Если мы сейчас не возьмем продукты и одежду и не уйдем на восток, нас перестреляют.

В тот же день, едва стемнело, бандиты подобрались к фактории и залегли, ожидая сигнала.

Ничего не подозревая, Оболенский и Зотов шли со своей усадьбы на факторию. Они были, как всегда, вооружены. Байда бежала впереди.

Когда они перебрались через речку и вошли в прибрежные кусты, Байда вдруг ощетинилась и зарычала.

- Ложись, - тихо сказал Зотов Оболенскому и сам упал на снег.

Сбоку по ним в ту же минуту ударили два выстрела.

- Ползи к реке! - приказал Зотов и сам стал тихонько отползать следом за Оболенским. Но вдруг неожиданно для Корнея Петровича он вскочил и бросился вперед, стреляя на ходу. - Стой, мерзавец, я узнал тебя! - закричал он.

Оболенский тоже вскочил, но сейчас же рухнул: винтовочная пуля хлестнула его по руке и выбила винчестер. Он слышал, как начали стрелять из окон фактории, видел, как Зотов почти вплотную подбежал к темной человеческой фигуре под деревом. Оттуда резко хлопнул револьверный выстрел. Зотов как-то неестественно перевернулся и упал навзничь. Из-под его ног метнулась тень Байды, человек под деревом дико вскрикнул и еще раз выстрелил из револьвера. Байда свалилась рядом с Зотовым.

Оболенский поднялся на колени. От потери крови он ослаб, у него кружилась голова. Он слышал выстрелы в тайге, крики, видел, как пробежал Иван Порфирьевич, с ним кто-то еще. Хотел подняться, но потерял сознание.

Очнулся Корней Петрович от боли. Его приподняли и понесли. Рядом он увидел встревоженное лицо Матвея Шахурдина.

Когда его перевязали, спросил:

- Где Николай Иванович?

- Мертвый, - коротко ответил Матвей и закрутил из стороны в сторону головой, - Ай-ай-яй, какой человек ушел! Один маленький пуля, Иваныч упал, молчит, хоронить нада…

- Что ты говоришь, Матвей! - закричал Оболенский и встал.

Шахурдин посторонился, Корней Петрович увидел Зотова. Он лежал рядом, на лавке. Лицо его было желтым, отчужденным.

- Кто?..

Шахурдин покачал головой. Он не знал.

Стычка с бандой, начавшаяся выстрелами по Зотову и Оболенскому, кончилась для нападающих очень плачевно. Очевидно, Зотов с Оболенским нарвались на засаду и сорвали замысел взять факторию внезапным коротким налетом. Зотов поплатился жизнью. Кто-то из бандитов выстрелил в него почти в упор. Байда успела броситься на убийцу и вырвала у него клок мяса на ноге вместе с лоскутом сапога, но и сама упала с простреленной головой. Убийца выронил револьвер и убежал.

Шахурдин со своими товарищами успел прийти на помощь; во время перестрелки он оказался уже близко от фактории. Орочи подоспели минута в минуту. В тайге лежали шесть трупов бандитов. Остальные ушли.

Погоня, высланная за остатками банды, вернулась через три дня. Следы рассказали, что у них осталось всего семь человек. Один был ранен: правая нога у него сильно кровоточила. Бандиты ушли далеко за перевал. Шахурдин, участвовавший в погоне, махнул рукой и уверенно сказал:

- Сама сдохнет в тайга. Зима долгий, жить нет…

Корней Петрович скоро поправился, но очень изменился. Смерть Зотова отбросила его на десять лет назад.

Он потерял волю, характер его словно подменили. Он снова стал набожным, вздыхал, уединялся, часто плакал. За что бы ни брался, все у него валилось из рук. Иван Порфирьевич и уговаривал его, и ругал, но ничего не добился.

- Уйду куда глаза глядят, - любил говорить Оболенский, бесцельно расхаживая по двору фактории. Руки у него висели безвольно, голова клонилась вниз: беда, свалившаяся на него, камнем тянула к земле.

Похоронили Николая Зотова на невысоком холмике в тайге, рядом с факторией.

Глава двадцать третья

Матвей Шахурдин приезжает в совхоз. Что рассказал старый ороч. Наган с двумя гильзами. Догадка

Вот мы и проследили жизнь Зотова до трагического конца.

Я уже взялся за специальные агрономические записи Зотова, когда однажды вечером раздался стук и в дверь ко мне просунулся курьер из конторы совхоза:

- Вас Иван Иванович зовут.

Я глянул на часы. Десять вечера. Обычно в это время все работы у нас кончались и директор уходил домой. Значит, что-то срочное. Я оделся и пошел в контору.

В кабинете директора горел свет. Иван Иванович ходил по кабинету, с кем-то разговаривал.

- Знакомься, - сказал он, когда я вошел, и кивнул на посетителя.

С удивлением посмотрел я на позднего гостя. Неужели?.. В кресле сидел старый ороч. Маленькое, ссохшееся в сотни морщин лицо его было сосредоточенным и угрюмым. Глазки моргали часто и тяжело, он делал постоянные усилия, заставляя их смотреть на белый свет. В тонких коричневых губах присохла старая трубка. Ороч,