Андрей Иванов - Славное море. Первая волна Страница 41

Прямо на глазах оторопевшего Геннадия вслед за ним так же быстро упал в воду привязанный за канат якоря черный бычок.

Геннадий быстро снял с себя фланельку. Рванул застежки брюк так, что по настилу кунгаса со звоном покатились пуговицы.

— Матрос Серов! Отставить! — услышал он властный голос капитана. — Быстро на мостик!

— Сергей Петрович, бычок утонул! Достать надо. Я сейчас нырну.

— Выполняйте приказ немедленно!

Голос капитана на этот раз звучал еще строже.

Обескураженный Геннадий поднялся на палубу, потом, тяжело шагая, направился на мостик.

На душе было неприятно. Давило тревожное раздумье. Сколько глупостей совершил за один день! Пил водку, когда нужно было заниматься делом, опоздал на корабль и вот теперь утопил бычка. Нет, не простит ему теперь капитан. Это опасение особенно укрепилось, когда он увидел рассерженное лицо капитана.

— Вы опять продолжаете свое, Серов? Здесь чертова глубина! Видите, флот делает передвижку, и вас бы накрыло баржами.

— Но ведь бычок же…

— За бычка мы как-нибудь вместе ответим. А вы… ВЫ несерьезно к делу относитесь, Серов. На флоте служить — это значит слушать команду, слушать старших, особенно пока вы молоды. А вы?.. Пока идите, мы подумаем, как с вами быть.

Геннадий ушел в большом унынии.

…Ужин в матросском кубрике проходил весело и потому затянулся.

Кок подал рыбную уху. Антон Сахно попробовал ухи, положил ложку на стол и с невинным видом сказал:

— Неладно у нас что-то. Нас кормят рыбой, а рыбу — закупленным для нас мясом.

— Давай отнесу обратно, — сказал кок и протянул руку к тарелке Антона.

Но тот запротестовал и прикрыл тарелку широкими ладонями.

— Мадам кухарка, уберите пальчики, а то съем. Лучше рыба на столе, чем мясо на дне реки.

Гена чувствовал, как у него начали гореть уши, потом стало жарко затылку и щекам. Он ел, не поднимая лица от тарелки, стараясь как можно скорей покончить с ужином.

Но здоровые люди всегда охотно смеются. Был бы только повод. И матросы дружно поддержали Сахно.

— Да, братцы, была Тихая протока, а теперь название менять надо, — сказал Сергей Алферов.

Обрадованный поддержкой товарищей, Сахно продолжал теперь еще более шумно:

— Ребята, назовем ее Телкиной протокой? Геннадий чуть не со слезами на глазах посмотрел на Носкова. Тот не в пример Геннадию понимал, что ослабить или даже отразить смех товарищей можно, только приняв в нем участие. И он с легким лукавством заметил:

— Почему же Телкина протока? Утонул-то бычок.

— Тогда пусть Быкова протока, — уступил Сахно. Кок принес кофе. Геннадий первым выпил свой стакан и вышел из кубрика. Его догнал Носков.

— Влипли мы с тобой, Генка. Капитан с помощником глядят волком. Боцман совсем разговаривать не стал. Хуже всего, что ребята смехом донимать будут. Ну ничего, это пройдет. Ты пока притихни, потерпи. В Северный порт придем, тогда не страшно. Там, брат, уже Арктика.

Последние слова он сказал так, будто Арктика — это было имя его невесты, к которой он стремится всей душой, да много великих препятствий мешает ему в пути.

«Вот настоящий полярник, — подумал о нем Геннадий. — А мне и Арктика теперь не нужна. Поворачивать домой надо, пока не списали где-нибудь у черта на куличках».

Начатый было за ужином разговор продолжался и в кают-компании. Его затеял радист, маленький, присадистый, похожий на любопытного галчонка Саша Торопов. Но капитан решительно пресек разговор. Саша Торопов с обидой тряхнул черной, в красивых завитушках головой и замолк.

Уходя, капитан пригласил старшего помощника на мостик, и там состоялся решительный разговор.

— Давайте посоветуемся, как поступить с Носковым и Серовым, — предложил капитан.

Кривошеий сделал решительный жест, как бы сметающий их с корабля.

— Ну уж и так? — добродушно усомнился капитан.

— Я не вижу другого решения, — заявил старпом. — Напились, опоздали на корабль, утопили бычка… Надо списать на берег.

— Обоих?

— Да, конечно.

— Рано говорить об этом, — не согласился капитан. — Первый рейс — это испытательный срок для моряка. Окончательно решим в конце рейса.

— Наоборот, только сейчас и решать, — горячился старший помощник. — Потом будет поздно. Нам нужны матросы, а не разгильдяи.

— А может, у Серова это не разгильдяйство, а неумение? Парень вырос в сухопутной семье. Его никто не учил, не готовил к морскому делу. Нет, — сказал капитан еще раз подчеркнуто твердо, как бы отдавая распоряжение, — если мы его спишем, да и другие на берегу тоже откажутся, кто же его делу научит?

Не промолвив больше ни слова, капитан круто повернулся и спустился с мостика на палубу.

На мостике остались только принявший вахту старпом и оброненные трубкой капитана кольца пахучего дыма.

Глава пятая

Чем дальше уходил караван на север, тем заметнее менялось все вокруг. Река сузилась уже до двух километров. Течение стало стремительнее, острова попадались только изредка. Зато на них стоял оживленный птичий гомон. По берегу росли почти одни лиственницы, очень корявые и низенькие. Человек, даже среднего роста, став рядом и подняв руку, легко достанет до самой верхушки.

Геннадий стоял ночную вахту. Теперь она ничем не отличалась от дневной: светило солнце, над рекой летали птицы, на воде, возле прибрежных кустов, крякали утки, уводя с дороги каравана в укромные места маленьких, как желтые комочки пуха, утят.

Люди не спали, любуясь первой настоящей полярной ночью.

Сзади, наверно на брандвахте, по-дневному бодро играла гармонь. Брандвахта шла от «Полярного» далеко, где-то в конце каравана. Но звуки гармони на воде слышались очень ясно, будто играли совсем близко или гармонист специально старался, жал на все лады, чтобы его слышали и на теплоходе, и на притихших берегах Лены.

«Там, наверно, не только играют, но и пляшут, — с завистью подумал Геннадий. — Что им? Они пассажиры. У них есть время».

Ему бы тоже полюбоваться красивыми берегами, послушать веселый птичий гомон вдоль берегов, посидеть рядом с гармонистом. Но боцман задал ему нелегкую работу — вымыть палубу. Гена черпает из-за борта ведром воду и щедро окатывает палубу. Потом берет швабру и старательно протирает доску за доской.

На лбу выступили крупные капли пота. Он стирает их тыльной стороной ладони, а через две минуты широкий лоб снова в потной росе. В эту ночь, видно, только ему да вахтенным машинного отделения жарко. Опершись на швабру, Геннадий задумался. Трудно… Вырос он в рабочей семье, и все же мать как-то оберегала его от лишней работы. Ему никогда, например, не приходилось мыть полы. Если бы он мыл их дома, ему сейчас легче было бы драить палубу. Ах, мама, мама! Зачем же ты не научила меня?