Мор Йокаи - Похождения авантюриста Гуго фон Хабенихта Страница 41

Любой другой удрал бы без оглядки, но я просто ошалел от бешенства — две тысячи талеров заглотил бесовский теленок. Выходит, напрасно я с таким трудом вынес сокровища тамплиеров! Что ж, Майеру — драгоценности, Мукальбу — две тысячи талеров, а мне — тягость прегрешений? Хороша справедливость! Либо тащи меня в ад вместе с моими деньгами, либо я у тебя вексель с мясом вырву.

Я вскочил, увидев, что сей бычий выродок втянул шею, которая теперь не превышала обычных размеров. Он растопырил ноги и взревел, приглашая меня к новой атаке.

В память о горсти перца я прикрыл лицо плащом и, приближаясь, уберегся от залпа перечного пламени из ноздрей. И когда редкий отпрыск коровьего племени вновь вытянул шею, я мгновенно бросился на землю — огромная голова прошла надо мной. Тут я вскочил и, прежде чем Мукальб принял исходную позицию, глубоко вонзил клинок в его грудь.

Раздался отчаянный крик — не из глотки Мукальба, но из его чрева, крик человеческий:

— Пропади все прахом. Я убит!

Мукальб съежился, рухнул, из бесформенной шкуры вылез человек. Я помог несчастному подняться и узнал своего неразлучного приятеля Руперта. Кровь хлестала из него спереди и сзади — проткнул я его насквозь.

— Так это ты был Мукальб?

— Чтоб ты подох! — прохрипел Руперт, пока я прислонял его к стене. — И как я тебя не убил? Пускай старик сам наряжается Мукальбом и распугивает ночных клиентов в еврейском квартале. Мне конец. Эй, Агнес, выходи на балкон, потаскуха проклятая, кричи стражу!

Я взглянул вверх и увидел Агнес. Узнав голос Руперта, она визгливо закричала: пожар, убийство! Раненый Руперт отчаянно вцепился в мою ногу: умирая, он все еще помышлял о мести. Я со всей силы вырвал ногу — голова Руперта глухо стукнулась о порог. Больше он не шевелился. Нечего и думать разыскивать вексель в останках Мукальба. Но кое-что я сделал на прощание: подобрал здоровый ком грязи и запустил в физиономию голосящей девицы; пропала у нее охота вопить среди ночи. Далее сколь можно лучше употребил свои ноги и бежал, удирая вовсю с места поединка. Мне, конечно, мерещились преследователи, которые неистовствовали: убийца! Хватай убийцу! Петляя среди незнакомых улиц и переулков, я пробежал какой-то мост, наткнулся на фонарный столб, перепрыгнул через опущенный шлагбаум. За мной, быть может, и гнались, но я летел, не оборачиваясь, до городской окраины. Увидел свет в каком-то кабаке, услыхал волынку и топот танцующих. Ворвался в дверь и сразу угодил в объятья здоровенного парня в мундире мюнстерского полка. Тот схватил меня за плечи:

— Ха-ха! До чего же ты кстати, дружок! За тобой гонятся? Не бойся, здесь тебя никто не тронет. Садись и пей.

Я не успел и слова молвить, как уже сидел с кубком: вояка просунул свою руку под мою и мы выпили на брудершафт. Затем он снял с меня берет и нахлобучил свою медвежью шапку:

— Совсем другое дело. Теперь ты наш. Пил наше вино и, стало быть, записался под знамя нашего капитана.

Я, оказывается, нарвался на тайных вербовщиков, которые набирали ландскнехтов из числа разных бродяг и проходимцев. Ничего не поделаешь — ироническая усмешка фортуны. Еще утром я проснулся благородным кавалером Германом с векселем на две тысячи талеров, подлежащим немедленной оплате. А теперь, кто я теперь? У меня было достаточно причин скрывать это прозвище и на сей раз — из фатального предвидения — я назвал вахтмистру свое подлинное имя.

— А теперь и я хочу узнать, как зовут капитана, под чьим началом мне придется служить.

— Его имя Майер, приятель.

— Майеров сотни на свете. Может, он Бергмайер?

— Точно. Угадал, приятель. Он и есть Бергмайер. Его отец — знаменитый скупщик краденого добра, живет на Гамбурской горе. Младший брат Руперт — сводник, а сам он — капитан наемников.

Другой бы ужаснулся при таком известии, а я сообразил: для меня это отличный выход из положения — искать меня будут где угодно, только не у брата убитого. И даже если капитан разбойничьего, в сущности, отряда когда-нибудь узнает правду, он вряд ли меня упрекнет: ведь отцовское наследство достанется ему целиком.

Такова, господа, история homicidium. Я ничего не прибавил, все изложил как есть.

(— Qui bene distinguit, bene docet, — торжественно объявил князь. — Кто умеет различать, может рассудить. Человекоубийством называется следующее действо: один встречает другого, точно зная, что это человек, и доводит оного до гибели тем или иным способом. Но если встречают бестию, сиречь Мукальба, и убивают — сие нельзя определить человекоубийством, даже когда обнаруживают под шкурой подобие божие. Кто решился спрятать душу свою в шкуру скотины неразумной, тому придется держать ответ перед господом. Поэтому сие прегрешение надлежит простить.

— Не пожелает ли серениссимус, — ядовито усмехнулся советник, — дополнительно вознаградить героя, освободившего город Гамбург от страшного Мукальба?

Серениссимус не заметил иронии и возразил, что подсудимый так или иначе присужден к смертной казни, потому вряд ли сможет воспользоваться подобным вознаграждением и пусть подождет награды на небесах.

— Будь я проклят, коли негодяй не выберется из своих двадцати двух преступлений чистым, словно покрывало на престоле господнем! — со справедливым негодованием проворчал советник.)

Слушание дела перенесли на следующий день.

Часть шестая

ПОДЛОГ

Ноль

Целый год прослужил я наемником при капитане Бергмайере средь множества опасностей и приключений. Творил злодейств не больше и не меньше новых своих сотоварищей. Рассказывать о делах того времени считаю излишним, ибо смертные грехи, свершенные солдатами на вражеской земле, eo ipso[43] оборачиваются добродетелями. Если бы я стал долго распространяться о разбоях, пожарищах и резне, в коих присутствовал свидетелем и участником, могло бы показаться, что описанием сих доблестных деяний я хочу вызвать милосердие судей. Нет, мой долг — признаться в грехах и преступлениях. И потому скажу без воинского тщеславия: в местах, где проходили ландскнехты Бергмайера, никто не изъявлял радости увидеть их вновь.

Я обязался служить под началом капитана один год и по истечении оного попросил бумагу об увольнении. Капитан не хотел меня отпускать, но я убедил его причинами вполне вескими.

Меня потянуло на родину. Я решил наконец возвратиться к бедным своим родителям — они жили в Андернахе, недалеко от нашего лагеря. Десять лет я скитался, пора зажить в родном доме спокойной и честной жизнью. Ни денег, ни ценностей я теперь принести не мог: все приобретенное за время авантюрных походов вернулось к дарителю — дьяволу, то бишь. И взамен золота и серебра с кровавой метиной проклятья у меня остались только две сильных руки, что затосковали ныне по благословенной богом работе. Надумал я стать кожевником, как и мой отец, людям помогать и заслужить милость господню.