Василий Ардаматский - Первая командировка Страница 42

Самарин подумал: «Знай я латышский язык получше, поговорил бы с этой бабушкой. Так интересно, что же она думает о сегодняшней своей жизни!» Но для этого знания языка было у него недостаточно. Он стал вспоминать известные ему слова. Нет, разговора не получится. Надо продолжать учить слова.

А жизнь вокруг текла бесшумно — спокойная и мирная.

— Разведчику крайне опасно подходить к чужой жизни с готовой схемой. Это может страшно усложнить работу. Вот ты будешь действовать в Латвии. Вроде наша советская республика. Но была-то она нашей республикой всего один год, и ты уже знаешь, как там все сложно. Помнишь, наш консультант, латыш, говорил тебе: даже не на каждого рабочего в Риге можно слепо положиться. Он назвал тогда завод ВЭФ, где в буржуазное время было немало рабочей аристократии, избалованной весьма приличными заработками, и где коммунисты в то время успеха не имели. А на заводе рядом — кажется, «Вайрогсе», — совсем иное дело. Не забудь об этом там...

Помню, как я в середине двадцатых годов попал во Францию и увидел веселый, прямо-таки беззаботный Париж, А где же классовая борьба? Где звери-полицейские? Понадобилось время, чтобы я добрался и до классовой борьбы и до зверей-полицейских. Но еще долго я не мог понять, почему подавляющее большинство парижан как ни в чем не бывало живут в своем капиталистическом мире. А все очень просто: для них эта жизнь образовалась не сегодня, и воспринимается ими как единственно возможная, и во всяком случае она им привычная.

А ведь моя юность — это революция. Железная уверенность, что мировая революция произойдет завтра. И Франция для меня — это баррикады Парижской коммуны, это революция, которая была здесь вчера. А там, как мне вначале показалось, этой революцией и не пахло, и жил народ неплохо, по секрету, как бы не получше, чем мы. Так на кого же мне тогда здесь опираться? И одно только ясно — Франции и французов я не знаю. А надо знать. Немало времени прошло, прежде чем я увидел и след революционных баррикад, и героев-коммунистов, их революционную борьбу и одновременно понял, что завтра мировой революции не будет и что пока нам надо защищать свою Октябрьскую от ее врагов во всем мире, в том числе и от обосновавшихся здесь, помня, однако, что наша Октябрьская — начало мировой, несмотря ни на что.

На то, чтобы все это понять, потребовалось время. А у тебя его будет в обрез, и на полный курс социальной алгебры тебе рассчитывать нечего. А при ускоренном курсе — только одно пособие; наблюдательность и точный анализ. Приучи себя анализировать, казалось бы, самые незначительные свои наблюдения. В отношении фрицев тебе все будет ясно, но и в подходе к ним нужна своя алгебра, мы с тобой об этом говорили. А в отношении латышей алгебра нужна к каждому.

Наверно, довольно долго ты будешь иметь только один явочный адрес и только одного нашего человека, хотя подполье там довольно активное. Но пока связывать тебя с ним нельзя. Только этот один. И хотя латышские коммунисты дали этому человеку железную характеристику, все же будь осторожен. Прежде чем войти в тот дом, изучи все вокруг внимательно и придирчиво. За прошедшее с начала войны время мало ли что могло с тем человеком случиться — вдруг его уже взяли, а дома у него засада? А может, пока не взяли, но держат под наблюдением. Мало ли что! А вдруг он потерял веру, пошатнулся? Но если все в порядке, то, когда ты с ним свяжешься, он поможет тебе разобраться и в обстановке.

Бабушка, сидевшая на скамейке рядом с Самариным, позвала внука, и они собрались уходить. Уже взяв мальчика за руку, она обернулась к Самарину, улыбнулась и сказала по-латышски какие-то — увы! — незнакомые слова. Самарин тоже улыбнулся ей, но свой, пока скудный, запас латышских слов не тронул.

Ну вот, анализируй, Самарин, кто и что эта бабушка в нынешней ее жизни? Она за немцев или против? Все-таки она не за них, — увидев офицеров, она позвала к себе внука и прикрывала его как от чего-то опасного, пока они не ушли. Но тут может быть и очень простое — они чужие, мало ей понятные люди. А почему же малопонятные? Она же должна помнить немцев восемнадцатого года. Тогда они здесь тоже не церемонились. Но она может помнить и карательные отряды графа Орлова в 1905 году — те зверствовали здесь беспощадно. И может быть, эта бабушка, если бы на дорожке появились не немецкие, а русские военные, точно так же позвала бы внука и держала его при себе. Но вполне возможно и совсем другое: отец внука, ее сын или зять, — коммунист и эвакуирован в Советский Союз, и тогда с этой бабушкой можно было бы поговорить и по-русски. Чертова алгебра с кучей неизвестных...

Самарин принял решение сейчас же сходить по тому заветному адресу латышского коммуниста. Нет, нет, сегодня он только посмотрит улицу, дом и всю обстановку вокруг,

Улица Мартас, 5, — это недалеко...

Вся улица метров четыреста, не больше, видна из конца в конец. Это — хорошо. А вот и дом 5. Здесь и живет Гунар Рудзит. Надо войти во двор — и там прямо перед тобой его подъезд. Но сегодня Самарин во двор не заглянет, разве только с улицы посмотрит через ворота, есть ли там, прямо перед ним, подъезд.

Да, есть. И все точно так, как ему описали. Но есть ли там Рудзит?..

Самарин вышел на перекресток довольно оживленной улицы и остановился у витрины, замалеванной белой краской. Где-то вдалеке взвыла резкая прерывистая сирена, ее рыкающий звук приближался. Мчались мотоциклы с колясками, передний — с воющей сиреной. Сидевшие в колясках немцы повелительным жестом останавливали встречное движение, и машины послушно жались к тротуару. Вслед за мотоциклами двигалась похоронная процессия. Впереди — военный автомобиль «амфибия» с приспущенным фашистским флагом, за ним — грузовик без бортов, на площадке которого стоял гроб, также покрытый флагом. Потом одна за другой двигались три легковые машины с офицерами и, наконец, еще один грузовик, в котором плотно сидели солдаты в касках, с автоматами на коленях. Необычность была в том, что похоронная процессия двигалась быстро.

Самарин наблюдал людей, стоявших рядом с ним на тротуаре. Хоронят немца — как они на это смотрят? Смотрели сурово или, пожалуй, угрюмо, как всегда смотрят люди на любые похороны. И только две девушки, стоявшие у него за спиной, переговаривались о чем-то и смеялись. Самарин оглянулся на них — они умолкли и медленно пошли по тротуару, не глядя на процессию.

Да, поди знай, что думают сейчас все эти люди! Алгебра, алгебра...

И вдруг Самарин слышит за спиной:

— Раух, вы ли?

Обернулся. Перед ним стоял молоденький гестаповец в новенькой необношенной форме.