Виктор Болдырев - Гибель синего орла. Приключенческая повесть Страница 44

На Колыме это было любимое наше кушанье. В тайге пришлось полтора месяца питаться олениной, и мы давно мечтаем о свежей рыбе. Девушка выскальзывает из палатки.

— Чудо как хороша! — тихо говорю Косте.

— Уж больно тоненькая и нос поднимает…

Мария несет большого чира. Костя вежливо просит позволения очистить мерзлую рыбину. Ловко удалив якутским ножом чешую, он принимается строгать рыбу длинными стружками. Тонкими пальцами девушка подбирает розоватые стружки в миску, затем ставит строганину на стол, вытаскивает из берестяного ящичка соль и горчицу.

— Эх, горючего только не хватает! — сокрушается Костя.

Мария достает из своего волшебного ящичка объемистую фляжку. Костя осторожно принимает посудину, вытаскивает пробку и разливает в кружки рубиновую жидкость.

— Красное вино?

— Не-ет! — грозит пальчиком девушка. — Дедушкина наливка из черной смородины.

— Черной смородины?

— У нас ее много на островах Омолона. Крупная, как виноград.

Чайник кипит на печке, и Мария всыпает крутую заварку. Поудобнее располагаемся у походного столика и поднимаем кружки.

— За милую хозяйку!

— За дружбу!.. — смутившись, отвечает Мария.

Три кружки соединяются над столом. В этот миг никто еще не знал, что крепкая, верная дружба надолго соединит нас.

Снаружи палатки явственно слышится скрип полозьев.

— Нарты?

— Дедушка приехал! — радостно смеется Мария.

Около палатки рычат ездовые собаки.

— Тише, тише, Пан! — гудит густой голосище. — Назад… Да что вы, сдурели?

Собаки рвутся к палатке, почуяв чужих людей, наконец утихают, приезжий кидает им корм, отряхивает снег с одежды. Но вот полог распахивается, и в палатку с трудом втискивается высокий старик в мохнатой меховой куртке.

Он замирает на пороге, удивленно разглядывает нашу мирную компанию, освещенную ярко горящей свечой. Высокий лоб в глубоких морщинах, орлиный нос; грива седых волос, белая бородища опускается на широкую грудь. Спокойствием и грозной силой веет от богатырской фигуры седого великана.

— Что за люди?.. — Патриарх неторопливо снимает меховую куртку. Из-под нависших мохнатых бровей дед окидывает наши лица умным, старческим взглядом и вдруг ласково улыбается.

— Дедушка, это гости из оленеводческого совхоза. Оленей с Колымы на Омолон перегоняют, зимовать на Горностаевых озерах будут. — Мария отбирает у дедушки куртку, шапку, рукавицы.

— Добре, добре, хлопцы! Давненько гостей не видали, загрустила моя внученька, — гудел, как из пустой бочки, старик. — Михась Контемирский… — протянул он большую руку.

Я крепко трясу тяжелую ладонь и чувствую необычайную силу этой железной руки. Она сжимает мою ладонь сильнее и сильнее. Напрягая последние силы, я не поддаюсь сокрушающей хватке. В оленеводческом совхозе мы постоянно соревновались в рукопожатиях, но пересилить крепкого старика не могу. Не переборол тяжелой его ручищи и Костя.

— Добро, не перевелись еще молодцы! Крепкая рука — сердце верное… добродушно усмехается Михась Контемирский, усаживаясь к столу.

Мария опускается у ног дедушки, на медвежью шкуру. Широкой ладонью он гладит золотые пряди, посматривая на внучку с каким-то грустным участием.

Незаметно летит время. Пьем крепкий чай. Девушка обстоятельно расспрашивает о событиях на фронте. Последние сводки Информбюро нам привез каюр из совхоза, и мы с Костей по очереди рассказываем новости.

Мария слушает фронтовые известия с необычайным волнением. Рассказываю о польской добровольческой дивизии имени Костюшко, прорвавшей оборону гитлеровцев на границе Белоруссии. Ясные глаза девушки туманятся, и она никнет щекой к дедушкиной руке.

— Не горюй, внученька, скоро и наша Польша получит свободу.

— Скажите, Мария, Польша — ваша родина?

— Да, это моя родина, хоть и родилась я в Сибири. У меня две родины. Польшу научил меня любить дедушка, и я люблю ее больше жизни.

Глаза Марии говорят о пылком и чистом сердце, о доброй и ласковой душе. «Как попала юная полячка на Омолон? Кто ее дед?» Спросить об этом не решаюсь.

— Дедушка, вы работаете на фактории? — спрашивает Костя.

— Нет, мы с внученькой охотники, — усмехается старик. — Ловушки на горностая ставим, рыбу на озерах ловим.

— На фактории работает мой отчим, — вдруг говорит Мария.

— Посоветуйте, дедушка, где лучше разбить нам пастушеский лагерь? торопливо меняю я разговор, опасаясь нескромных вопросов Кости.

— В пуще, на берегу озера, ягельники ковром лежат, — ответил старик. — Ставьте у нашей палатки. Завтра мы ее снимем, на факторию поедем пушнину сдавать.

— Поедемте с нами, — вдруг предлагает Мария. — Дорогу на факторию узнаете.

Мы с Костей охотно соглашаемся. На фактории нужно договориться о снабжении пастухов продовольствием во время зимовки оленьих стад на Горностаевых озерах.

Пора уходить — около трех часов ночи. Выбираемся на вольный воздух, прощаемся с новыми друзьями и отправляемся в обратный путь, к стойбищу пастухов. Оглядываясь, еще долго видим одинокую фигурку на лунном поле замерзшего озера.

— Вот тебе и мадонна Омолонская! — смеется Костя.

— Хорошая девушка!

— Не знаю… — отвечает Костя. — Глаза-то у нее на мокром месте.

— Ни черта ты не понял!..

Всю дорогу идем молча. По-прежнему светит луна, отбрасывая голубые тени на серебряный снег. В стойбище нас давно ждут. Ромул не спит собирается искать пропавших специалистов. Рассказ о палатке на берегу озера и о людях с фактории успокаивает бригадира. Решаем перегнать утром олений табун на Горностаевые озера.

Засыпая в теплом спальном мешке, я словно в тумане вижу пышные пряди золотых волос, чистые глаза и нежное лицо Марии. На беду или на счастье встретилась мне эта девушка на Омолоне?

Глава 4. НА ФАКТОРИИ

Омолон делает излучину, огибая высокий мыс Сохатиного Носа. Замерзшее русло громадной таежной реки теряется в бесчисленных островах. Рощи гигантских чозений и тополей, окутанные пушистой изморозью, склоняются над белыми аллеями проток, словно куртины уснувшего зимнего парка.

В узких протоках деревья соединяются ветвями, образуя голубоватые снежные своды. Река с лабиринтом проток так широка, что белые рощи дальних островов сливаются на горизонте с фиолетовым небом.

Ледяной грудью Омолон упирается в красноватые утесы Сохатиного Носа, подернутые инеем. На страшных кручах в трещинах гладких плит цепляются распластанными корнями седые от снега лиственницы.