Иосиф Ликстанов - Зелен камень Страница 44

Знакомая фамилия, впервые произнесенная Георгием Модестовичем, остановила Валентину. Она слышала эту странную фамилию, слышала от самого Павла! Когда, при каких обстоятельствах? Память нарисовала вестибюль Горного института, доску с ячейками для писем, Павла, вынимающего письмо из ячейки с буквой «Р», медленно читающего его. Как она надеялась, что это письмо из Москвы, а оказалось, что от неизвестного им Халузева.

— Халузев?.. Этот Халузев прислал Павлуше письмо. Давно уже, перед самым отъездом Павлуши в Новокаменск.

— Что говоришь? — круто остановился Георгий Модестович.

— Да, письмо… Он просил Павлушу зайти к нему, к умирающему… Павел не знал, кто такой этот Халузев. И я не знаю, пошел ли Павлуша к нему.

— А пошел, непременно пошел! — воскликнул Георгий Модестович. — Ночью ко мне прибежал о Халузеве расспрашивать. Как же, непременно пошел!

— Но что общего может быть между Павлушей и Халузевым? Какое отношение это может иметь к неприятностям Павла?

— Та-ак… — протянул Георгий Модестович, решив, что даром тратит время на разговор, и замолчал, озабоченно докуривая папиросу, а когда Валентина, не дождавшись ответа, собралась уходить, ворчливо напомнил: — Ты все ж таки, коли что, зайди сказать. Мне интересно, куда он девался и вообще… Не чужие ведь.

— Да, я постараюсь увидеть вас перед отъездом…

Едва закрылась за нею дверь, Георгий Модестович начал собираться из дому, бормоча под нос о Никомедке и о молодых глупышах, которые ничего в жизни не понимают, но умных людей не слушают.

В этот яркий день после ненастья город был особенно хорош, просторен и кипуч. Георгий Модестович любил Горнозаводск, как только может любить свой город человек, связанный с ним всю жизнь, знающий историю каждого дома и видевший на своем веку замечательные перемены. Но в это солнечное утро мало что замечал Георгий Модестович. Задумчивый, рассеянный, он задержался сначала у дворца пионеров, озабоченно глядя на струйки фонтана, потом незаметно для себя очутился на широкой плотине городского пруда и долго читал объявления театров и кино, длинные списки рабочих квалификаций, необходимых заводам, афиши о приеме студентов в институты и техникумы, наклеенные на рекламные щиты. Поймав себя на этом занятии, он невнятно пробормотал что-то под нос и зашаркал дальше.

Никакого плана действий у него не было, мысль бросалась из стороны в сторону. Только тогда, когда заныли ноги, он огляделся и увидел себя в самом конце бульвара, соединяющего улицу Ленина с металлургическим заводом. Как далеко он забрел!.. Но в мыслях, в воспоминаниях он был значительно дальше — в прошлом, в тех временах, когда бурлила потаенной преступной жизнью Мельковка, когда на Мельковке ему, мастеру-гранильщику, приходилось видеть шныряющего остроглазого, приторно мягкого Никомеда Халузева… Так добрался Георгий Модестович до конечной остановки трамвая на площади у завода.

Эту окраину он любил. Сердцевина поселка осталась такой же, какой была в далекие времена, когда заводские станы катали знаменитый нержавеющий кровельный лист, ценившийся на вес золота колонистами Северной Америки. Деревянные дома почетно почернели от заводского дыма, дворы сохранили многое от крепкой сибирской стройки, улицы самими своими названиями славили металлургов и металлистов: листокатальщиков, плавильщиков, модельщиков, литейщиков, токарей. Эти названия в старый поселок принесла революция, и мало кто помнил, что раньше это были улицы горькой нищеты.

За толстой, почти крепостной стеной старый завод шумел молодо. Над трубами мартеновского цеха вился рыжий дымок, и от шихтарника доносился серебристый звон разгружаемых чугунных штыков; грохотал крупносортный цех.

Георгий Модестович вошел в вагон трамвая с передней площадки и начал путешествие к Мельковке.

4

Приснилось, что его будит, тормошит Ленушка, что она лепечет: «Ты вставай, родименький». Он улыбнулся, открыл глаза и сразу утонул в темноте и тишине.

Поскорее достав из мешка новую свечу, Петюша зажег ее и со страхом огляделся. Ничто не изменилось в его убежище: в стороне медленно падали с кровли тяжелые капли, неверные отблески свечи скользили по борту выработки и терялись там, где чернела пустота «печи».

Он прошелся. Нога болела, но уже позволяла ступать. Это его подбодрило. Присев на груду породы, Петюша послушал звон чудесных часов, потом достал хлеб и поел.

Захотелось пить. В том месте, где капли падали с кровли на землю и разбрызгивались, в ложбинке скопилось немного воды. Лежа на животе, он выпил все. Этого было так мало, что жажда как будто стала еще сильнее. Достав из кармана гвоздик — чего только нет в карманах вот таких юнцов! — Петюша откупорил одну из бутылок, лежавших в ивовой корзинке. В бутылке осталось чуть побольше половины, остальное, как видно, улетучилось сквозь пробку и сургуч. Он вылил водку в кучу породы, отбил горлышко бутылки, чтобы сделать пошире отверстие ловушки драгоценных капель, поставил бутылку в ложбинку, обложил для устойчивости камнями и попытался представить, как скоро бутылка наполнится хотя бы на треть. Пришлось бы ждать очень долго. Опорожнив вторую бутылку, Петюша отбил донышко и вставил свечу внутрь, ввинтив ее в горлышко. Получился как бы фонарик взамен потерянного. Теперь можно было ходить со светом, не боясь, что свеча оплывет и сгорит до времени.

Деревянная лестница, лежавшая у борта выработки, и отверстие «печи» притягивали его все сильнее. Лестница была сколочена из толстых брусьев, с массивными перекладинами. Казалось совершенно немыслимым поднять ее и приставить к отверстию, черневшему в борту, но все же он попробовал это сделать. К его удивлению, довольно легко удалось приподнять конец лестницы. Петюша нашел для него опору — выступ в борту — и, придерживая лестницу рукой, чтобы она не отвалилась, немного отдохнул, потом приподнял лестницу до следующего выступа-опоры. Он согрелся, вспотел, но добился своего: лестница пришлась верхней ступенькой в «печь», и оставалось только оттащить нижний конец, чтобы придать ей устойчивость.

Когда эта задача была решена, Петюша почувствовал под ногой мягкое, увидел рвань, лохмотья, клочья серой пыльной ваты и догадался, что это остатки истлевшей теплой шапки, пошевелил их ногой и застыл не дыша. Из лохмотьев выкатилась зеленая искра, не погасла и набралась блеска. Задрожавшей рукой Петюша поднял небольшой безупречный шестигранный кристаллик, наполненный прозрачным огнем.

— Галечка! — прошептал Петюша. — Зелен камень…