Татьяна Зингер - Нечего бояться Страница 45

Разумеется, очнувшись, он заверил, что чувствует себя прекрасно, отдохнул и выспался, а я реву напрасно. Ещё и отругал. Но синева под глазами и пепельная серость лица наливались близкой смертью, а повязка пропиталась красным.

Изредка мы общались с Катериной, но переписка была неинформативной и лживой. У меня всё хорошо: лекарство ищется, Косс спокоен и мил, люди замечательные. И она отвечала подобное, совершенно лишенное эмоций. Я боялась писать правду по многим причинам: не желала заставлять подругу волноваться, понимала, что сообщения доктора могут отслеживаться, чтобы тот не сообщил кому-то за пределами города об истинном положении дел. Поэтому фразы были выверены и невинны. Она же... Да кто разберет, почему отмалчивалась подруга? А я принимала сообщения-отписки, не вытягивая подробностей.

Время ускользало, а я всё жила, искала, ходила по четвергам за продуктами и ночами выла в подушку от бессилия.

Глава 9

Ник не бывал слабым. Совсем. Он умел подбадривать, шутить, хохотать, но не расклеиваться. Поэтому той вроде бы обычной ночью, когда мы сидели на кухне и доедали то ли поздний ужин, то ли ранний завтрак, я почуяла неладное. Ник резко посмурнел и уставился на луну. Она сияла золотом точно самая крупная начищенная монета из музея. Иногда мне хотелось иметь настоящие деньги, которые шуршали или звенели, наверняка чем-то пахли. Карта давала удобство в накоплении и оплате, да не позволяла потрогать нажитое.

Но дело было не в деньгах и даже не в луне.

-- Что с тобой? -- я потормошила Ника за плечо.

-- А? -- он словно очнулся.

-- Ты о чем-то задумался?

-- Не-а, -- начал было он, но вдруг по-детски зажмурился и пробормотал: -- Неужели у нас осталось меньше года?

Как правильно ответить? "Да" похоже на "Я прекрасно помню, что наше время истекает"; "Нет" -- наглая ложь. Отмахнуться или отмолчаться, найти несуществующий плюс и козырнуть им? Мне непривычна роль успокаивающего, и я не знала, чем его утешить.

Может, настал момент для трех особенных слов? Тех, о которых я думала, живя в Со-На и вспоминая о рыжеволосой девушке из больницы. Их я рассасывала на языке перед воровством данных из архива. Они норовили слететь с губ всякий раз, когда Ник обнимал меня, а я вжималась в его грудь. Но они мне не нравились, казались чужеродными и тяжелыми. Почему горло пересыхало, когда я пыталась выдавить их из себя? Дело в том, что я не любила Ника, но боялась признаться, что прошла весь путь ради дружбы или привязанности?

-- Нет, не осталось, -- враждебно шикнула я. -- Мы выкарабкаемся.

Ник отставил пустую консервную банку, но после, покрутив ее в пальцах, метко закинул в мусорное ведро. Я проследила за броском, присвистнув.

-- Думаешь? -- глаза сузились до щелок, будто Ник отыскивал ответ в моей внешности.

-- Уверена! -- Я встала, чтобы сбросить с себя цепкий взгляд.

Скрипнул стул. Ник тоже поднялся.

-- Ты такая худая, -- он провел по спине пальцами, касаясь каждого позвонка. -- Ты и в А-02 была самой маленькой.

Его дыхание касалось моих ресниц. Оно было теплое и совсем не пахло горьковато-жирным запахом тушенки.

Вот бы выпалить невзначай о чувствах, взбодрить его. Но что бодрого в том, что на любовь у нас останется меньше года? И на любовь ли. Люблю ли его я; а он меня? Как вообще люди любят друг друга?! В фильмах очень легко -- они подают заявки, женятся, а там уже появляются чувства, теплые фразы и нежные объятия. А у нас?..

Или я обязана сказать сейчас, чтоб остался хотя б год? А если удача повернется к нам, больше... Но тут я представила, сколько придется пережить. Встречи, расставания, отъезды, а в итоге -- замужество непременно на ком-то ином. Желаю ли я ему или себе жизни в вечной нервозности? Слез, искусанных губ, часов редких встреч?

Люблю ли я его? Наверное, нет, иначе бы давно рассказала всё, что навалилось на душу.

-- Что тебе нравилось в А-02? -- уцепилась за спасительную фразу о нашем детстве.

-- Кроме очевидного? -- он улыбнулся. -- Ну, допустим, танцы. У нас с тобой хорошо получалось.

Явная ирония. Во время ежегодного танцевального конкурса мы всегда стояли вместе, и у нас получалось просто "прекрасно". Некоторые пары уходили с призами, а мы -- с отдавленными ногами. Отдельно я танцевала сносно, но рядом с Ником напоминала деревяшку.

И все-таки он прав: в этом было что-то сказочное, неподвластное забытью.

-- Иди сюда, -- скомандовала я, выводя друга в середину кухни.

Он сразу догадался о моих намерениях и даже отвесил шутливый приветственный поклон.

-- Начнем, -- я выставила наши руки в стороны. -- Не забыл, как надо?

Забыл окончательно, поэтому повела я: выступила вперед, чуть задев его ногу. Ник, поняв, сделал шажок назад. В сторону, вперед, в сторону, назад. Музыки не было, но она лилась где-то внутри меня, та самая, из детства.

-- Переворот, -- хихикнул Ник, выкручивая мою руку. -- Давай же!

Движения усложнились, к ним добавились па, которые мы разучивали особенно болезненно - мадам София била за ошибки хворостиной по лодыжкам. Я неуклюже развернулась и едва не рухнула в его объятия. Ник поддержал, легко вернул обратно и заново засчитал: один-два-три-четыре.

-- Неужели помнишь весь танец? -- сдул с глаз отросшую за полгода челку.

-- Я-то помню, -- парировала, медленно наклоняясь влево, -- а вот ты совсем закаменел. София назвала бы тебя безнадежным топтуном.

-- А тебя -- болтуньей!

Ник притянул меня близко-близко. Я слышала, как колотится сердце. Наверное, танец причинял его ранам боль, но друг виду не показывал.

-- А ты говоришь, худая. Я грациозная, -- подытожила со смешком.

Тут же закружилась голова, но я удержалась, сделала легкий реверанс. От усталости пот покрывал лоб и стекал ручейками по вискам. Перед глазами ползали назойливые мушки. Кто б знал, что простенький лагерный танец выбьет последние силы.

Ник усадил меня обратно.

-- Спасибо, -- и чмокнул в макушку.

Щеки заалели. Я собиралась ответить, но запищал планшет, оповещая о сообщении. Экран засветился серебристым светом. Я пододвинула его к себе.

"Медик седьмого участка, вы давно не связывались со мной по поводу промежуточных результатов вашего задания. Как проходят исследования?"

От уполномоченного по здравоохранению. За тем исключением, что обычно он писал витиеватые письма, длиннющие и непонятные. А тут ограничился двумя фразами, ещё и конкретным вопросом ко мне. Я невольно задрожала -- кто знает, чем обернется подобное обращение.

Ответ сочиняла долго, с помощью Ника. Раз пять стирала написанное и вбивала новый текст. То казалось излишне грубо, то мягко и не по-деловому, то напыщенно, то коротко. Выверяла всякую строчку, до запятой и букв.