Александр Дюма - Предводитель волков Страница 45

Тибо почесал за ухом; этот жест в любой стране свойствен людям, оказавшимся в крайне затруднительном положении.

Ему захотелось разбудить сеньора де Вопарфона, спавшего на его постели в оболочке Тибо.

Но, кроме того, что это означало бы потерять время, у этого средства были и другие неудобства.

Дух барона Рауля, увидев свое тело так близко, мог пожелать вернуться в него.

Но тогда — борьба, в которой Тибо сможет защищаться лишь с риском причинить вред себе самому.

Надо было найти другой способ.

Тибо не раз приходилось слышать похвалы мудрости животных, и сам он не раз в продолжение своей деревенской жизни имел возможность восхищаться их инстинктом.

Он решил довериться коню.

Тибо вывел коня на дорогу, повернул его головой в сторону Мон-Гобера и отпустил поводья.

Конь понесся галопом.

Конечно, он понял, что от него требуется.

Тибо больше не о чем было беспокоиться: за него все сделает конь.

У поворота ограды парка конь встал, но не потому, что не был уверен в дороге: он насторожил уши и казался встревоженным.

Тибо показалось, что он видит две тени; наверное, это и в самом деле были тени, потому что, сколько он ни поднимался в стременах, желая стать повыше, сколько ни оглядывался, ровно ничего не увидел.

Он подумал, что это браконьеры, которые хотят проникнуть в парк, чтобы составить конкуренцию прежнему Тибо в поисках дичи.

Никто не пытался преградить ему путь, и Тибо оставалось лишь предоставить коню свободу действий.

Он снова отпустил поводья.

Конь скакал крупной рысью вдоль ограды парка, ступая по вспаханной земле, и ни разу не заржал, как будто догадывался, что должен двигаться как можно тише.

Пробежав таким образом вдоль одной стороны ограды, конь свернул за угол и остановился у пролома.

— Несомненно, мы пройдем здесь, — сказал Тибо.

Конь принюхался и поскреб землю копытом.

Это был утвердительный ответ.

Тибо снова отпустил повод, и конь, из-под копыт которого посыпались камни, перепрыгнул через пролом.

Они оказались в парке.

Одно из трех затруднений счастливо разрешилось.

Тибо прошел внутрь, зная, «где войти».

Оставалось найти «известную особу».

Через пять минут конь встал в сотне шагов от замка, перед дверью одной из тех хижин, которые выстроены из неотесанных бревен и глины и украшают пейзажи парков, изображая развалины.

Дверь приоткрылась: внутри услышали стук копыт.

Вышла хорошенькая горничная.

— Это вы, господин Рауль? — шепотом спросила она.

— Да, дитя мое, это я, — спешившись, ответил Тибо.

— Госпожа ужасно боялась, что этот пьяница Шампань не передал вам письмо…

— Напрасно боялась: Шампань очень исполнителен.

— Оставьте коня здесь и идите за мной.

— А кто о нем позаботится?

— Как всегда, метр Крамуази.

— Верно, — сказал Тибо, словно о чем-то ему известном, — Крамуази займется им.

— Ну, скорее, — поторопила служанка, — а не то госпожа снова скажет, что мы задерживаемся в коридорах.

После этих слов, напомнивших Тибо фразу из адресованного Раулю письма, горничная засмеялась, показав жемчужные зубки.

Тибо захотелось остановиться — на этот раз в парке, а не в коридорах.

Но горничная замерла, прислушиваясь.

— Что случилось? — спросил Тибо.

— Мне кажется, у кого-то под ногой хрустнула ветка.

— Ну и что! — сказал Тибо. — Это была нога Крамуази.

— Для вас это лишний повод быть умником, господин Рауль… по крайней мере, здесь.

— Не понимаю.

— Разве Крамуази не жених мне?

— Ах да! Но каждый раз, как я остаюсь с тобой наедине, малютка Роза, я об этом забываю.

— Теперь меня зовут Роза! Господин барон, я в жизни не встречала более забывчивого человека, чем вы.

— Я тебя называю Розой, прелестное дитя, потому что Роза — царица цветов, а ты царица служанок.

— Право же, господин барон, я всегда находила вас остроумным, но сегодня вечером вы особенно в ударе.

Тибо приосанился.

Адресованная барону похвала досталась башмачнику.

— Надеюсь, твоя госпожа такого же мнения обо мне, — сказал он.

— О, со знатными дамами всегда есть способ казаться самым умным человеком в мире: молчать.

— Я запомню этот рецепт.

— Тише! — прошептала субретка. — Видите, там госпожа графиня смотрит из-за занавески своей туалетной комнаты. Так что скромно следуйте за мной.

В самом деле, им предстояло пересечь открытое пространство между деревьями парка и входом в замок.

Тибо ступил на лестницу.

— Несчастный, что вы делаете? — субретка удержала его за руку.

— Что я делаю? Право же, Сюзетта, признаюсь тебе, что не имею об этом ни малейшего понятия.

— Теперь я стала Сюзеттой! Господин барон оказывает мне честь, награждая именами всех своих возлюбленных. Идите сюда!.. Вы же не пойдете через парадные комнаты? Оставим этот путь для господина графа.

И горничная провела Тибо через маленькую дверь, справа от которой начиналась винтовая лестница.

На середине лестницы Тибо обвил рукой гибкую, словно уж, талию служанки.

— Мы уже в коридорах? — спросил он, ища губами щеку прелестной девушки.

— Нет еще, — ответила та, — но это все равно.

— Клянусь, — сказал Тибо, — если бы в этот вечер я звался Тибо вместо того, чтобы быть Раулем, клянусь, милая Мартон, я поднялся бы в мансарду вместо того, чтобы остаться во втором этаже.

Послышался скрип открывающейся двери.

— Ну, скорее! — сказала служанка. — Господин барон, госпожа уже беспокоится.

Потянув за собой Тибо, она вошла в коридор, открыла дверь, втолкнула Тибо в комнату и закрыла дверь за башмачником, совершенно уверенная в том, что впустила барона Рауля де Вопарфона, по ее словам самого забывчивого человека в мире.

XVII

ГРАФ ДЕ МОН-ГОБЕР

Тибо оказался в спальне графини.

Если его поразило великолепие обстановки бальи Маглуара, извлеченной из кладовых его высочества герцога Орлеанского, то свежесть, гармония и изысканность этой комнаты наполнили его душу пьянящим восторгом.

Бедный дикарь никогда и во сне не видел ничего подобного.

Нельзя мечтать о вещах, о которых не имеешь никакого понятия.

Окна этой спальни были занавешены двойными шторами.

Первые — из белой тафты, отделанной кружевами.

Вторые — из голубого китайского атласа, расшитого серебряными цветами.

Постель и туалетный столик, задрапированные той же тканью, тонули в волнах валансьенских кружев.

Стены были затянуты бледно-розовой тафтой, поверх которой дрожал и словно таял от малейшего сквозняка тончайший, будто сотканный из воздуха индийский муслин.