Джеймс Мориер - Похождения Хаджи–Бабы из Исфагана Страница 46

Едва только староста произнёс эти слова, Шир-Али вскочил на ноги и, схватив его за бороду, вскричал:

– Как тебе не стыдно, старик седоволосый, лгать так бессовестно? Не сам ли ты сказал нам, что вы перенесли в горы дорогие вещи и всё имущество, а теперь говоришь, что вы разорены, что у вас ничего не осталось? Нет – это пустое! Мы не за тем сюда приехали, чтоб есть твою грязь; и не на то привезли свои бороды, чтобы вы над ними шутили. Ты не знаешь, кто таков Шир-Али, если так думаешь: мы люди, которые спим, прищурив один глаз, держа другой бодро. И лисица не ускользнёт из своей норы без нашего ведома. Если ты считаешь себя кошкою, то знай, что мы отцы всех кошек. Нет, душа моя! Тебе надобно повидать более свету и подождать, когда борода твоя повырастет длиннее, пока ты нас обманешь.

– Упаси нас аллах, чтобы мы вас обманывали! – сказал староста. – Что мы за собаки, обманывать таких, как вы, господ? Мы подданные шаха, его «паства», чем же нам быть более? Всё, чем владеем, принадлежит шаху; но с нас изволили содрать последнюю шкуру. Пожалуйте, посмотрите сами: в клетях, на поле вы не найдёте ни одного зёрнышка; в горницах ни ковра, ни кувшина. Что ж нам делать?

– Хорошо! Пусть и так будет, – возразил мой товарищ. – Но я знаю одно только слово – воля шаха должна быть исполнена. И слушать не хочу о вашем разорении. Или давайте мне тотчас наложенное на вас количество припасов деньгами, зерном или как хотите; или же ты и все старейшины селения ступайте за мною в лагерь. Так приказали шах и насакчи-баши. Знаете ли вы, что такое значит насакчи-баши?

Смекнув опасность, староста и старейшины стали советоваться между собою: они сели в кружок, на пятках, на углу одного дому, а мы с притворным равнодушием продолжали курить кальяны на том же месте.

После долгого совещания они воротились к нам, но уже переменив план атаки. Они признали необходимым действовать преимущественно на моё сердце, и сам староста лично повёл приступ на этот главный пункт, тогда как другой старик взял на себя хлопотать у моего товарища.

Староста подошёл ко мне с изъявлениями живейшей дружбы и, по принятому обычаю, открыл переговоры лестью. По его словам, я был совершеннейшее создание аллаха – они никогда не видали ничего мне подобного; словом, я был – «человек»! Зятем он поклялся бородою Али, что, с первого взгляду, возбудил я в сердцах, как его, так и всех поселян, чувства нежнейшей ко мне приязни, и заключил вступление тем, что я один только в состоянии выпутать их из этого несчастного дела. Во время этого предисловия я сидел с нахмуренным лицом, равнодушно играя чубуком; но следующая часть речи показалась мне несколько занимательнее. Староста сказал, что они совещались между собою, и все видят невозможность удовлетворить нашему требованию, так как у них самих нет никаких жизненных припасов; но что они готовы, если только мы согласимся, всунуть нам в руки по «куску грязи»[85] чтоб удостоиться нашего благоволения и покровительства.

– Вреда нет! – отвечал я старосте. – Но, по несчастью, не мы одни имеем прикосновение к этому делу. Нас тут только двое: над нами же есть начальники, которым тоже следует залепить рот «грязью». Без этого все ваши издержки будут напрасны. Особенно должны вы снискать себе благоволение нашего главноуправляющего по части благочиния. Но я скажу вам откровенно, что если вы захотите мазать его колесо, то вам надобно будет весить сало не мискалями, а манами.

– Мы отдадим всё, что имеем, – промолвил староста, – но мы разорены последним набегом царевича до такой степени, что, кроме жён и детей, у нас ничего не осталось.

– Я скажу тебе, приятель, что делать, – возразил я. – Если у тебя есть деньги, наличные, в сундуке или в кармане, то давай: всё прочее бесполезно. С деньгами в руке ты купишь даже корону на лучезарной голове шаха: без денег не обещаю тебе ничего, кроме палочной бани.

– Деньги! Деньги! – воскликнул староста, вздыхая горестно. – Откуда нам взять деньги? Мы денег и в глаза никогда не видали. Наши женщины, если получат откуда-нибудь монету, то немедленно просверливают в ней дырочку и привешивают к своим шеям в виде ожерелья. Если, после долголетних трудов и забот, нам самим посчастливится накопить сорок или пятьдесят туманов, то мы тотчас зарываем их в землю и более беспокоимся об их сохранении, нежели шах о своей «горе блеска»[86] – Тут он придвинулся ко мне и шепнул на ухо очень заботливо:

– Конец концов, вы мусульманин, а не осёл! Вы сами понимаете, что мы не станем бросаться добровольно в пасть льву, когда можно заткнуть её соломою. Скажите, ради Али (указывая пальцем на моего товарища), сколько ему надобно? Могу ли предложить ему пять туманов и пару красненьких шаровар?

– А мне что знать? – отвечал я и, отделив один волосок от бороды, промолвил вполголоса:

– Могу только тебя уверить, что сострадания в нём нет ни на столько. Вместо пяти, положи десять туманов и шаровары преврати в ферязь, тогда я попытаюсь убедить его принять ваш подарок.

– Это слишком много! – возразил старик. – Вся наша деревня не стоит десяти туманов. Хаджи, мой дружочек, душа моя! вы человек удивительный, владетель ума, господин добродетели: удовольствуйте его пяточком и шароварами; мы докажем вам признательность свою таким подарком, что вы сами воскликните: «Браво, староста!»

На этом остановились наши переговоры. Я хотел наперёд услышать, на каком основании мой товарищ перешёптывался с пожилым поселянином; он тоже горел нетерпением узнать о последствии сделок моих со старостою. По справке оказалось, что оба они старались, через посредство третьего, удостовериться о цене каждого из нас в особенности. Я предварил моего приятеля, что описал его старосте человеком строгим, сердитым, неумолимым; первым взяточником в Персии, которого желудок в состоянии спарить золота более, чем страусов желудок железа, и столь гордым, что даже и не смотрит на единицы, а берёт одни только десятки.

– Прекрасно! – воскликнул Шир-Али в восхищении. – Я вижу, что ты истинный мой друг. Я, со своей стороны, сказал моему старику, что если они хорошенько тебе не заплатят, то, несмотря на твою смирную наружность и потупленные взоры, ты ещё неугомоннее меня.

Через несколько времени все старейшины опять предстали перед нами. Впереди шёл староста, неся на деревянном подносе приветственный гостинец, состоявший из яблок, груш, горшка патоки и нескольких сыров. Поставив поднос на землю перед нами, он усердно просил Шир-Али удостоить гостинец их благосклонного приёму; потом понизил голос и предложил ему пять туманов и шаровары, стараясь тронуть его чувствительность красноречивым изображением нищеты, угнетающей деревню.