Анатолий Марченко - Звездочеты Страница 47

«А этот дежурный, кажется, стоящий парень, — испытывая никогда не утоляемое чувство интереса к мужчинам, подумала Эмма. — И что это он вздумал делиться со мной секретами гестапо? Ничего себе, хороша эта красная — даже мольба ребенка не вынудила ее отвечать на вопросы следователя. Кто же она? Женщина, у которой вместо сердца — железо? Или камень? И разве я могла бы поступить так бессердечно, если бы услышала голосок своего родного дитя? — Эмма всплакнула, едва только подумала о такой возможности, и стыдливо вытерла слезы. — Несомненно, жестокости этой женщины нет и не может быть оправдания!»

Раздумывая, она легко и проворно, успевая любоваться своими стройными, словно выточенными, ногами, обутыми в модные замшевые туфли, взбежала на площадку второго этажа.

У самой двери ее ожидала Ярослава.

— О, Софи, дорогая, сегодня у меня не вечер, а приключенческий фильм! — запыхавшись, выпалила Эмма. — Как хорошо, что ты пришла! Сейчас мне особенно необходима твоя моральная поддержка. Альфред еще не появлялся?

— Как видишь, — коротко ответила Ярослава.

— Ты сегодня не в духе, милая?

— Прости, я устала, — пожаловалась Ярослава. — Никогда еще не было так много работы. Одна надежда — отдохнуть у тебя.

Эмма усадила Ярославу в гостиной и, быстро сварив кофе, принесла на подносе дымящийся ароматный напиток в маленьких керамических чашках.

— В мой дом пришла беда, — помрачнела Эмма. — Ты даже не догадываешься какая. На мою голову пала ужасная тень подозрения. И следовательно, на тех людей, которые со мной дружат.

— Что случилось? — насторожилась Ярослава.

— Я только что из гестапо. Арестован Гельмут. Гестапо обвиняет его в том, будто он был связан с красными. Ты можешь в это поверить?

— Гельмут? — с удивлением переспросила Ярослава. — Какая нелепость!

— Разумеется, нелепость! — Пухлые щеки ее заколыхались, она стала отчаянно жестикулировать. Это бывало всегда, когда Эмма пыталась скрыть правду. — Это мой-то Гельмут — подпольщик! Ты же сама видела, как я, бывало, прикрикну на него — и он готов заползти под кровать. Но — удивляйся или нет — он арестован. И теперь гестапо может заподозрить всех — и тебя, и Альфреда…

— Меня это не пугает, — заверила ее Ярослава. — Я всегда остаюсь верной своим привязанностям. И с какой стати из-за Гельмута должны страдать честные люди?

Эмма отставила недопитую чашку кофе, прошлась по комнате. Ярославу всегда раздражало, что во время ходьбы коленки у Эммы трутся друг о друга и чулки издают при этом неприятный чиркающий звук. «Обдумывает, как себя вести дальше», — предположила Ярослава.

Наконец Эмма присела рядом с ней на тахту, порывисто обняла горячими руками.

— Спасибо тебе, милочка! — проникновенно сказала она. — А я, честно говоря, боялась, что ты от меня отвернешься.

И Эмма тут же сочинила легенду о том, как она, вернувшись с работы, застала в квартире гестаповцев, как они пытались обнаружить какие-то листовки и затем увезли Гельмута с собой.

— Меня отпустили под честное слово, у них же не оказалось никаких улик. А Гельмуту, видимо, несдобровать, он признался, что с неким Эрихом читал стенограмму Лейпцигского процесса.

— Если это подтвердится, то его ждет суровая кара, — согласилась Ярослава.

— О, Софи! — Глаза Эммы изображали ужас. — Что я там слышала! Скажи, ты можешь назвать такую женщину матерью?

Эмма рассказала о том, как кричал ребенок, просившийся к матери, и как та отвергла его мольбу. Слушая ее, Ярослава вдруг ощутила себя той женщиной, которую пытали в гестапо, и будто наяву услышала пронзительный крик Жеки.

— Что с тобой? Ты так побледнела! — стала допытываться Эмма.

Ярослава и сама почувствовала, как похолодели ее лоб и щеки, и все же заставила себя без дрожи в голосе сказать:

— Я всегда бледнею, когда во мне кипит гнев. Ты права, Эмма, такая женщина не заслуживает того, чтобы называться матерью.

А про себя подумала: «Вот он, пример святой материнской любви. Она, эта женщина, не просто мать своего сына, она мать многих сыновей, за счастье которых готова идти на плаху. И разве ты на ее месте не поступила бы точно так же?»

Их разговор прервал Альфред. Он открыл дверь своим ключом и долго возился в прихожей, прежде чем войти в гостиную.

— Сегодня я заслужил особое право повеселиться, — объявил он, переступив наконец порог. — Я испытывал новую модель «мессершмитта». Это будет король воздуха! Я поднялся в нем на пока никем не достигнутую еще высоту. А скорость! Вы можете угадать, какая у него скорость?

— Я не советовала бы вам, Альфред, называть эти цифры, — жестко, почти приказным тоном прервала его Ярослава. — И вообще говорить о том, что входит в круг ваших служебных обязанностей.

Альфред не ожидал такой реакции на свою восторженную новость. Он медленно подошел к Ярославе, и, испытующе посмотрев ей в лицо, почти торжественно пожал руку.

— Благодарю, — сказал он, склонив голову в изысканном поклоне. — Радость настолько переполнила меня, что я совсем забыл об осторожности. Впрочем, я настолько доверяю Эмме и, разумеется, вам…

— Однако на тех данных, которые вы сейчас едва не выпалили, наверняка стоит гриф «Совершенно секретно», — напомнила Ярослава.

Альфред, ничего не сказав в ответ, снова пожал ей руку и, обняв Эмму, увлек ее в соседнюю комнату.

«Какой же неверный шаг я сделала? Он хотел, чтобы я «клюнула» на его информацию? Но почему он вдруг стал подозревать меня? — Ярослава забросала себя вопросами, пытаясь остановить вскипавшее в душе волнение. — Нет, я просто не могу совладать со своими взвинченными нервами. Мне уже чудится бог знает что. Разумно ли было обрывать его, когда ценнейшая информация, можно сказать, сама плыла в руки?»

В этот вечер Альфред был настроен философски и упрямо не слезал со своего любимого конька.

— Я с величайшим удовольствием показал бы наш новый «мессершмитт» русским. А что? Это бы их отрезвило. Незадолго до войны с Францией к нам приезжал с официальным визитом видный французский генерал. Представьте, мы разрешила ему осмотреть один авиазавод, выпускавший сто моторов в дель. Он посетил также различные центры летного обучения. Взглянули бы вы на физиономию этого французишки! Уверяю вас, по возвращении домой он сказал своим летчикам: «Будьте паиньками, и с вами ничего не случится». Кто только не приезжал к нам тогда из Франции: депутаты парламента, имеющие слабость болтать без умолку; писатели, сочиняющие дрянные пацифистские книжонки; промышленники, алчно жаждущие прибылей. Наконец, даже виноградари, коневоды и кролиководы, шахматисты, биллиардисты и футболисты, рыболовы и охотники, туристы, бойскауты, филателисты… Хитро было задумано! Они своими глазами видели мощь Германия. И еще не началась война, а у них уже тряслись коленки. Конечно, с Россией этот метод непригоден. Здесь только меч, только огонь, только бомбы.