Вторая родина - Верн Жюль Габриэль Страница 48

Самый нетерпеливый из всех, Жак, оседлав онагра, отправился на Панорамный холм, откуда рукой подать до мыса Обманутой Надежды. Но и там его встретило пустынное до самого горизонта море.

Двадцать седьмого октября он повторил поездку, но результат все тот же.

И тогда уже нетерпение обитателей Новой Швейцарии перешло в беспокойство. Пытаясь как-то снять появившееся в маленьком обществе напряжение, Церматт часто повторял:

— Что за беда! Две-три недели — не такая уж большая задержка.

— К тому же у нас нет полной уверенности в том, — поддерживал его обычно Уолстон, — что «Ликорн» смог покинуть Англию в назначенный срок.

— Но Адмиралтейство не станет особенно медлить с принятием новой колонии во владение страны, — заявила простодушная Мери Уолстон, на что ее супруг мог только насмешливо улыбнуться. Он прекрасно знал, что Адмиралтейство его величества английского короля не имеет обыкновения торопиться из-за чего бы то ни было.

И колонисты продолжали терпеливо дожидаться и упорно вести наблюдения и за мысом Обманутой Надежды, и за Восточным мысом. Несколько раз в день они направляли подзорные трубы на восточный берег, названный бухтой Слонов после рассказа Жака о последних событиях. Ничего похожего на пироги или фигурки чернокожих, покидающих остров. Скорей всего, дикари его уже оставили сразу после встречи со слонами. Если же, вопреки предположениям, они все-таки появятся из-за Восточного мыса и направятся в бухту Спасения, разве колонисты не смогут сами остановить их нашествие залпами с батареи на Акульем острове или с высотки у Скального дома? Конечно, лучше всего обороняться с моря и гораздо хуже — с суши, в особенности если дикари проникнут через ущелье Клюз. Тогда попытка сотни чернокожих взять приступом Скальный дом может закончиться для его обитателей плачевно. Хотя и в этом случае можно спастись, укрывшись на Акульем острове и выдержав там осаду до прихода «Ликорна».

Но вот уже и октябрь близится к концу, а на горизонте — никаких признаков английского корвета. Едва проснувшись, жители Скального дома каждый раз с надеждой прислушивались, ожидая звуков пушечных выстрелов. Выйдя на берег, они первым делом устремляли свои взгляды в открытый океан, всматриваясь до боли в глазах в безбрежное водное пространство.

Погода последнее время держалась устойчивая, с восходом солнца еле заметная дымка тут же рассеивалась, океан — по-прежнему тихий и спокойный, но на его водной глади пока не видно вдали долгожданного белого паруса…

Настало седьмое ноября. Все маленькое общество направилось на Панорамный холм в надежде увидеть оттуда в океанской дали английский корвет. Взоры колонистов обращались то к востоку, то к северу. И если со стороны мыса Обманутой Надежды они ожидали осуществления самых заветных своих желаний, то с Восточного мыса — только бед и опасностей.

Обитатели Новой Швейцарии долго стояли на вершине холма, безмолвные и охваченные смешанным чувством надежды и тревоги.

Глава XVII

Ночь была такой темной, что с трудом различалась линия, разделяющая море и небо, обложенное тяжелыми рваными тучами, низко нависшими над океаном. То и дело сверкала молния, сопровождаемая гулкими раскатами грома, и тогда огромное пространство океана ярко освещалось. Потом все вокруг опять становилось мрачно и пустынно. Ни одна волна не пенилась на морской поверхности, везде лишь легкое равномерное колыхание мелкой зыби со светлой рябью. Даже малейший ветерок не освежил эту беспредельную водную гладь, а воздух так наэлектризован, что над водой поблескивают фосфорические искорки и огоньки святого Эльма[130] на верхушках мачт. И хотя прошло уже пять или шесть часов, после того как село солнце, все еще держалась удушающая дневная жара, нисколько не уменьшаясь.

Большая шлюпка, наполовину прикрытая палубным настилом, мерно покачивалась на лениво перекатывавшихся волнах. В такт этой качке слышалось лишь слабое хлопанье кливера и фока.

На корме шлюпки виднелись силуэты двух мужчин, тихо переговаривающихся между собой. Один из них крепко держал румпель,[131] стараясь уменьшить покачивание шлюпки из стороны в сторону. По всему видно, что это был опытный моряк: лет сорока, коренастый и сильный, крепкого телосложения. В его облике не замечалось следов усталости, лишении или душевных переживаний. Это был боцман,[132] англичанин по происхождению, по имени Блок, а еще точнее Джон Блок.

Собеседник боцмана выглядел значительно моложе, на вид лет двадцать, не более. И вряд ли морское дело было его профессией.

На носу шлюпки, под настилом или банками,[133] лежали люди, и среди них — пятилетний ребенок. Бедное дитя жалобно всхлипывало, а мать старалась успокоить его ласковыми словами и поцелуями.

Перед мачтой, на настиле, возле шкотов кливера, взявшись за руки, сидели двое. Неподвижные и молчаливые, они, по-видимому, предавались самым отчаянным мыслям. В густом мраке лица друг друга можно было видеть только при бликах молний.

Иногда в глубине шлюпки поднималась чья-то голова, но тут же бессильно падала вниз.

И только боцман с молодым человеком продолжали свою тихую беседу.

— …Я внимательно осмотрел горизонт во время заката солнца, — говорил боцман, — увы, ничего похожего на берег или парус… Но… будем надеяться. То, что не видно вечером, может обнаружиться утром.

— Но, боцман, — произнес его молодой собеседник, — завтра нам просто необходимо пристать к какому-нибудь берегу, иначе… через сутки-вторые никого не останется в живых…

— Знаю, знаю, и не сомневаюсь, что земля непременно должна показаться. Ведь острова и континенты для того и существуют, чтобы в самые тяжелые моменты к ним могли пристать отважные мореплаватели, — успокаивал его боцман.

— Да, но при условии, что им помогает попутный ветер…

— Для этого он и существует… Но сегодня, к несчастью, ветер занят в другом месте, возможно в Атлантическом океане, или на просторах Тихого, а здесь, он, увы, не способен даже надуть мою шапку… Да… Уж лучше бы поднялась буря и выбросила шлюпку на любой берег.

— Или поглотила бы ее в волнах… — мрачно добавил юноша.

— Только не это, нет, нет, только не это, — запротестовал боцман.

Из всех вариантов этот был, конечно, самый неподходящий.

— Кто знает, кто знает, боцман, — печально произнес юноша.

Собеседники умолкли на несколько минут, задумавшись, прислушиваясь к легкому плеску волн у бортов суденышка.

— Как там наш капитан? — возобновил разговор молодой человек.

— Гарри Гульд — очень мужественный человек… Эти негодяи чуть не убили его… Рана на голове причиняет ему большие страдания, но как стойко он все переносит! Страшно подумать, что все случившееся — дело рук офицера, которому наш бедный капитан так доверял! Этот негодяй подбил матросов на бунт! И должен за это поплатиться! Уверен, что в один прекрасный день, а может быть вечер, он будет повешен на рее.[134]

— Презренный… подлый, — повторял молодой человек, в ярости сжимая кулаки. — Наш бедный Гарри Гульд… Это вы, Блок, перевязывали его сегодня вечером?

— Конечно. Как только я перенес его в укромное местечко под настилом и наложил компресс, он пришел в себя и заговорил… Но каким слабым голосом! «Спасибо, спасибо, Блок», — вымолвил он еле слышно. Как будто я делал это ради благодарности! «А земля, земля?!» — сразу заволновался он. «Не беспокойтесь, капитан, — успокоил я его, — она где-то, должно быть, совсем недалеко…» Гарри Гульд посмотрел на меня недоверчиво, и глаза его закрылись.