Иван Головня - Следы ведут в прошлое Страница 5

– Потерпите еще малость… Скоро вот землю по-новому поделим между крестьян. Затем восстановим разрушенное войнами народное хозяйство, наладим новую жизнь и заживем тогда совсем по-другому. Хорошо заживем! Должна наступить счастливая жизнь! Пусть не сразу – может, через год, может, через пять, а может, и через целых десять, – но наступит обязательно. Вот попомните мое слово!

Голос начальника Сосницкой милиции звучит твердо и убедительно. Бондарь ни минуты не сомневается, что все именно так и будет. Разве для того гибли от пуль и шашек, умирали от голода и тифа тысячи, сотни тысяч, миллионы людей, чтобы все, за что они боролись и страдали, осталось красивыми словами и не больше? Конечно нет! Нет и еще раз – нет! Новая жизнь, светлая и прекрасная, непременно будет построена.

Убежденность Бондаря передается Савчуку. Он стремительно улыбается, но через какое-то мгновение выражение его лица снова становится скорбным и даже жестким.

– Пока эти… бандюги бродят по лесам да убивают людей, – говорит он, не глядя на Бондаря, – не видать нам счастья. Значит, так, пан… извиняюсь, товарищ начальник. Сегодня ночью я видел двух… ну, этих… из банды которые.

– Где вы их видели? – как можно спокойнее спрашивает Бондарь.

– В усадьбе Мирона Козлюка, нашего выселковского богатея.

– Ночью, говорите? А вы-то сами как там оказались? – быстро спрашивает Бондарь. – Козлюк, он что, ваш сосед?

– Да никакой он не сосед! Он живет на самом крае села, в двух верстах от моей хаты.

– И как же вы там оказались? Да еще ночью? – уже догадываясь кое о чем, простодушно интересуется начуездмил.

– Солому ходил красть… – сердито бубнит Савчук, расстроенный тем, что приходится вдаваться в такие подробности. – Не в гости же ходят ночью!

– Вот теперь понятно! – едва заметно усмехается Бондарь. – Только вот… воровать-то того… не годится.

– Сам знаю! – огрызается Савчук. – Не обеднеет Козлюк из-за одной вязанки соломы. И если уж на то пошло, то я свое беру. Вы знаете, сколько я и моя жена на этого шкуродера спину гнули? Не знаете! А я знаю! И вот эти руки знают!

Савчук кладет кепку на колени и вытягивает перед собой ладонями кверху руки: черные от въевшейся земли, узловатые, мозолистые, скрюченные.

– Оставим этот разговор, Петр Григорьевич, – примирительно говорит Бондарь. – Сейчас меня интересует совсем другое… Что делали люди, о которых вы говорите, в усадьбе Козлюка? Их было только двое?

– Их-то было двое. Но с ними был еще старый Козлюк, Мирон. А делать… Ничего они не делали. Разговаривали…

– Почему вы решили, что это были бандиты? Вы их знаете?

– Я их не знаю. Но я знаю, что хорошие люди не ходят по ночам с обрезами. Так ведь?

– Вы правы, – не может не согласиться Бондарь со столь неоспоримым доводом. – О чем они разговаривали?

– К сожалению, я почти ничего не расслышал, – виновато пожимает плечами Савчук. – Ночью был сильный ветер… Да и разговаривали они тихо. Удалось расслышать лишь некоторые слова. Ну, там… «штаб», «отряд», «совдеповцы», «чекисты», «ветер»… Слово «ветер» чаще других произносилось. Может, потому, что был ветер. – Подумав, Савчук добавляет: – А еще о харчах говорили. Это я хорошо расслышал. Они ведь, как я догадался, по харчи к Козлюку приходили. Так вот, тот, который разговаривал с Козлюком, сказал, что харчи, мол, могли бы быть и получше. Потому что стараются они для него же, для Козлюка. Вот и все…

Савчук, решив, что свое дело сделал, хочет встать, но его останавливает Бондарь:

– Задержитесь еще на несколько минут, Петр Григорьевич, и расскажите, пожалуйста, еще раз обо всем. И как можно поподробнее.

Часом позже Бондарь разговаривает со своим заместителем по оперативной работе Наумом Михайловичем Штромбергом, невысоким и тощим молодым человеком лет двадцати пяти с рыжей шевелюрой на крупной голове. Румяное лицо Наума Михайловича с круглыми навыкате глазами, большим крючковатым носом и полными пунцовыми губами тщательно выбрито. Полувоенный френч синего цвета, несмотря на жару, застегнут на все пуговицы, а его сапоги могут при случае заменить зеркало – приходится только удивляться, когда он успевает их чистить.

– Оружие было спрятано в старом развалившемся сарайчике, – продолжает свой рассказ Штромберг, разглаживая складки на новых, совсем недавно полученных, солдатских галифе. Он только что вернулся из Озерян, где был случайно обнаружен тайник с оружием. – Сарайчик находится на самом краю села рядом с пожарищем – каким-то чудом не сгорел. Нашли мы там восемь австрийских карабинов, пять наганов и с десяток бомб. Все это было припрятано, по-видимому, совсем недавно. Обнаружили тайник местные ребятишки – облюбовали это место для игры в войну. Счастье, что был среди них один постарше и посмышленнее – дал знать в сельсовет, – а то была бы большая беда. Особенно с бомбами…

– Нельзя ли было организовать наблюдение за тайником? – интересуется Бондарь. – А вдруг пришел бы кто-нибудь за оружием.

– Я тоже об этом подумал, – оставив в покое галифе, Штромберг вертит в руках свою кожаную фуражку: нет ли в ней какого-нибудь изъяна. – Все испортили те же самые мальчишки – мигом растрезвонили по всему селу о своей необыкновенной находке.

Время приближается к полудню. Все сильнее припекает солнце. В кабинете становится душно, и Бондарь открывает окно. Большой мохнатый шмель, тяжело, будто перегруженный аэроплан, жужжа, влетает в комнату и, сделав круг, вылетает назад.

– А у меня тоже есть новость. И как раз по вашей части, – загадочно произносит Бондарь, снова усаживаясь на свое место за столом, и рассказывает о приключившейся с Савчуком истории.

– Что вы об этом думаете, Наум Михайлович? – спрашивает он, окончив свой рассказ.

– А что тут, собственно, думать, товарищ Бондарь? – пожимает плечами Штромберг. Ко всем на службе, будь то начальник или подчиненный, он обращается только по фамилии с неизменной приставкой «товарищ». Этим самым он как бы дает понять, что в таком серьезном учреждении, каким является милиция, не может быть места панибратству. В своем начальнике Штромберг находил один-единственный (но зато какой!) изъян: Бондарь ко всем без исключения обращается по имени-отчеству и любит, чтобы и к нему так обращались. Этим самым, по глубокому убеждению замначопера, начальник Сосницкой милиции наносит ощутимый ущерб как своему личному авторитету, так и авторитету милиции в целом. – Надо арестовать этого Козлюка и хорошенько допросить. Расскажет все как на духу. Куда он денется.

– Как это – «хорошенько допросить»? Бить, что ли?

По тону, каким задан вопрос, замначопер чувствует, что начальник не одобряет его предложения, и поэтому глухо бурчит в ответ:

– Не гладить же его по голове!

Штромберг пришел в Сосницкую милицию чуть больше трех месяцев тому назад, в начале марта. До этого работал в Бережанском опродкомгубе – заведовал там продовольственным снабжением детских домов и колоний, – но считал, что его место там, где наиболее трудно, на самом переднем крае борьбы за укрепление советской власти. Таким передним краем была, по его мнению, борьба с политическим бандитизмом. Штромберг до тех пор не давал проходу начальнику Бережанской губмилиции товарищу Онищенко, пока тот не добился перевода Штромберга в свое учреждение. Но не оставил в Бережанске, а послал в Сосницу, к Бондарю, считая, и не без основания, что отдает его в надежные руки.

За это короткое время Штромберг успел проявить себя, как смелый и находчивый оперативник. И когда в начале мая в перестрелке с боевиками был убит прежний замначопер товарищ Бережной, Штромберг занял его место.

К сожалению, Штромберг обладает одним недостатком: он скор на необдуманные решения, может без зазрения совести преступить закон и, что самое страшное, чуть ли не в каждом втором человеке видит врага советской власти. На этой почве между ним и Бондарем довольно часто возникают словесные стычки.

– У нас нет никаких оснований для ареста Козлюка, – рассудительно произносит Бондарь, похрустывая под столом суставами пальцев. – Существуют же какие-то законы…

– К врагам советской власти может быть только один закон – вот этот! – не дослушав Бондаря, напористо говорит Штромберг и выразительно хлопает по кобуре своего нагана. – Не знаю, как вы, а я так считаю: бить их, гадов, надо! Всех до единого! Они нас не щадят. Убивают, где могут и как могут. Без всяких законов, судов и следствий.

– У них нет судов и законов. Да и быть не может. А мы – власть. Понимаете? Власть! О силе же каждой власти судят по тому, какие у нее законы и как они соблюдаются.

– И тем не менее, я считаю, – стоит на своем Штромберг, – что если мы будем с каждым цацкаться, то наша власть долго не продержится. И получится, что напрасно мы с вами казенный хлеб переводим.

– Хорошо! Допустим, вы правы. Допустим, что иначе, как только действовать по вашему принципу, нам нельзя… Теперь давайте представим на месте Козлюка вас. Итак, вы – Козлюк. На вас получен донос – так назовем сигнал Савчука, – и я, не долго раздумывая, арестовываю вас и «хорошенько допрашиваю». Как бы вы отнеслись к этому?