Валерий Лаврусь - Очень Крайний Север. Восхождение Страница 5

Юрка нехотя поднялся. Они вместе сдернули верёвку и пошли к палаткам. Колька шёл и рассказывал историю «про любовь».

– Любовь у тебя… Конечно, любовь! Только и она разная бывает. – Колька шёл своим чётким вымеренным шагом – этот его талант часто использовали на полевых работах, им мерили расстояния.

– Жил у нас в деревне дед Митрич. Местный Щукарь. Вечно попадал в разные истории. Раз поехал зимой в Тюмень к сыну, к Саньке. Погостил, а на обратной дороге решил выпить в аэропорту пива. Давно не пил. Выпил пару кружек – и в самолёт. Самолёт Ан-2, местные авиалинии. Взлетели, летят… и тут Митричу в туалет приспичило, по-малому… Идёт он в кабину к пилотам, стучится, второй пилот открывает, спрашивает: «Тебе чего, дед?» А Митрич: «В туалет бы, сынки…» Пилот посмотрел на него, улыбнулся хитро, подмигнул и говорит: «Ссы в штаны, дед – нет в кукурузнике туалетов», – и закрыл дверь. Митрич постоял-постоял и пошёл на место. «Потом, – рассказывает, – сижу… ага, а мочи уже нет терпеть-то… и начал, значит, потихоньку себе в штаны пускать… А штаны, мол, «ватны, толсты, не промокат снаружи, а снутри впитыват». В общем, справил нужду. Хорошо ему стало, и в штанах тепло. А тут и прилетели. Пока с районного центра в неотапливаемом автобусе доехал, штаны промёрзли и колом встали. Пришёл он домой, а Дуси, жены его, нет. Штаны снял и от греха на печку закинул, чтобы Дуся, значит, не ругалась. Сидит без штанов, чай пьёт. Тут Дуся от соседки вернулась, и носом… носом: «Чо это у нас, старый чёрт, ссаньём вонят?» А Митрич таким тонким голоском: «Енто откудова, Дусечка? Чать в доме маленьких-то нету». «Да я – говорит, – чую, что маленьких-то нет – пахнет-то, как от старого кобеля!» И на печку шасть, нашла Митричевы штаны и давай его ими охаживать. Потом бросила и говорит: «Чёрт с тобой! Надоел. Живи, как хошь, а я к Саньке уехала!» Деньги собрала, оделась и ушла, хлопнув дверью. А Митрич обрадовался, положил опять штаны на печку, достал заначку – бутылку самогона, – налил, выпил, закурил и говорит: «Ну и хрен с тобой, дура старая! Сама надоела!» И ещё налил.

Загулял Митрич. По-чёрному загулял. Сначала всё в доме выпил, потом с друганами все деньги из заначки пропил. Неделю гулял. Через неделю пить стало нечего, денег нет, друганов тоже…

Лежит Митрич в нетопленой избе под одеялом, с похмелья помирает. А на дворе скотина ревёт. Корова не доена, не кормлена. Овцы голодные – все плетни погрызли.

И тут распахивается дверь, врывается жена и с кулаками: «Ты чего, мать твою суку, устроил, гад фашистский, а?! Решил мне хозяйство угробить, ага?! Убью!»

А Митрич потом вспоминал: «Лежу я, слухаю её – а у самого слёзы текут: Дусечка моя любима приехала…»

С того майского дня Юрка с Николаем сдружились. Юрка не особо распространялся о личных делах в коллективе, а с Колгановым он мог вволю наговориться, и часто бывал у того в гостях. Познакомился и с Варей, и с его сыном Сашкой. Они – младшие Серовы и Колгановы – потом даже «породнились», «поженив» домашних питомцев. Свели серовского кота Василия с колгановской Мусей. И котят потом вместе раздавали. Но это было уже позже, когда Юрка привёз в Северный семью.

К середине 90-х Николая назначили начальником партии. Партия была в кризисе, Колька хотел её вытянуть, но руководство «подставило» его. То ли у Колганова деньги какие-то пропали, которых и так не наблюдалось, то ли ещё что-то стряслось – в общем: беда. И Колька, махнув на всё рукой, запил не хуже того Митрича. Потом выкарабкался, но запал прошёл. В поля ездить перестал, историй не рассказывал. Время от времени происходила в нём реанимация того, прежнего Кольки Колганова, и тогда в партии его можно было найти по громкому дружному хохоту. Но чаще это было связано с выпивкой…

В 96-м Юрка из партии ушёл. С Николаем они стали видеться реже. А в 98-м, когда из партии ушёл Славка, отношения братьев с Колгановыми практически прекратились.

Последний раз Юрка видел его на прощании со Славкой в январе 2003-го.

***

– Пошли мы с батей рыбу ловить. Понятное дело, что сетку ставили. От деревни отходить далеко не хотелось, но тогда нужно было всю ночь сеть сторожить. Желающих-то стырить сетку – до хрена кругом! И тогда, чтобы не торчать всю ночь возле реки, батя придумал поставить чучело. Обычное чучело: крест-накрест палки, шляпа, куфайка, даже штаны… Сетку поставили и ушли.

Приходим рано утром – сетки нет! Чучело, конечно, на месте. Батя покрутился-покрутился, поискал – нет сетки! Взял он весло, подошёл к чучелу и как даст по нему со всего замаха. Чучело повалилось, а батя ему и говорит: «Херовый из тебя сторож, ага!» Бросил весло и ушёл.

Колька достал сигарету, долго её мял, потупив голову, потом подкурил и, сделав несколько затяжек, подытожил:

– Давно у бати на могилке не был… Надо съездить.

Рассказ второй. В ответе за тех кого приручили…

«Таркосаленефтегаз» выходило на Восточно-Таркосалинское месторождение. Чтобы понимать, в каком состоянии оно находится и как там «не нагадить сверх меры», предприятие заказало аэрокосмогеологам экологический аудит. Это только в жёлтой прессе пишут, что нефтяники и газовики бессмысленно убивают природу и изводят коренное население ради многомиллионных сверхприбылей. На самом деле даже в самые тяжёлые годы, вначале 90-х, нефтегазодобывающие предприятия пытались, по мере возможности, сохранять природные ландшафты и тратили на это немалые деньги, заказывая работы экологам. Хотя, и «гадили» тоже, чего скрывать?

На основе космических снимков космогеологи оперативно отстроили основу аудита – ландшафтную карту. Но карта без наземных измерений – как теория без практики. Нужно на месте и зверушек посчитать, и травки; посмотреть, как ведёт себя мерзлота; где и на какой глубине залегают грунтовые воды. В общем, нужны полевые работы. Нужны, так нужны! Восточно-Таркосалинское месторождение расположено в двухстах пятидесяти километрах к северо-востоку от Северного, в местах необжитых и пустынных. Единственным средством доставки полевой бригады туда был вертолёт. Не привыкать!

В десять утра шестого июня братья Серовы, Юрий Григорьевич Золевский и Игорь Вокарчук с полутонной груза выехали на «уазике» в аэропорт Северного – для вертолётной заброски. С Золевским был его старый пёс, Буран – белая лайка.

Погода стояла гадкая. Начало июня на Севере – переходный период: ни весна, ни лето… ни то, ни сё. На Севере вообще нет в привычном смысле ни весны, ни осени. Климат контрастный: сегодня снег, а завтра вдруг случится жара. Как один хант говорил: «Сначала пыл снек, потом дощ, потом шар, потом комар, потом пах! – снек пошёл». В такой «снек, дощ, шар» они и выезжали.

Мелкий гадкий дождь сыпал с самого утра.

Приехав на вертодром, они загрузили в вертушку шмотки: армейскую палатку с разделкой под печку, печку-буржуйку, пару зиловских аккумуляторов, комплект радиолокационной аппаратуры, мотобур со шнеками, пару ящиков с едой, четыре спальника, доски под спальники, лист плотного брезента под них же (и ещё кучу всякого, казалось бы – ненужного, но на самом деле такого необходимого барахла!) – и стали ждать вылета.

Ожидание – дело тоскливое. Когда вертолёт выпустят, никому неизвестно: ни вертолётчикам, ни диспетчерам. Сколько сидеть – непонятно! В общем-то, ложись и спи, но… На вертодроме всегда смертельно хочется курить. Если бы было можно, то хотелось не так бы… Но на стоянке вертолётов, даже спички в кармане запрещены, не то чтобы курить или, не дай бог, прикуривать!

Через пару часов маеты наконец-то дали отмашку. Полевики пожали руку партейному (именно так! не «партийному», а «партейному», общеупотребимый северный сленг) водителю Гришке Бевзенко, запрыгнули в вертолёт и приготовились к взлёту. Юрка жал аккуратно. За день до вылета он неудачно опёрся ладонью на горячий блин электроплиты, и теперь перебинтованная рука саднила, под бинтом во всю ладонь наливался волдырь.

Борттехник заглянул в салон, пересчитал по головам, махнул рукой и вернулся в кабину. Послышался гул двигателя и в иллюминаторе замелькали тени от лопастей. Вертолёт начал готовиться к полёту.

Интересно взлетают вертолёты из аэропорта. Обычно они, раскручивая лопасти, с лёгким наклоном, почти вертикально, взмывают в воздух и ложатся на курс. В аэропорту же вертолёт изображает приличный летательный аппарат: выполняет рулёжки, выезжает на взлётно-посадочную полосу, встаёт, ожидает разрешения на взлёт, потом… разбегается, отрывается и ещё некоторое время летит над взлётной полосой… И только после этого, свершив пару-тройку эволюций, набирает положенные 150—200 метров и ложится на курс. Чисто Ту-154, а не Ми-8!