Николай Великанов - Красный сотник Страница 5

Внутри все горело. Хотелось пить. Тулагин попытался подняться, но не тут-то было: тело не слушалось. Казалось, он совершенно лишен рук и ног. «Неужто это конец?» — мелькнуло в голове. Пройти через столько испытаний и умереть на свободе казалось нелепым, неестественным.

Чтобы хоть как-то утолить жажду, Тимофей пожевал уцелевшей стороной зубов попавшийся под щеку водянистый ствол осоки. Вроде полегчало. Еще раз попробовал подняться. Бесполезно. Единственное, что он мог, — с большим трудом поворачивать голову.

А если крикнуть, позвать кого-нибудь на помощь? Нет, это опасно. Надо собраться с силами и все-таки двигаться. Пусть ползком, с бока на бок перекатываясь, но двигаться...

Тулагин сделал новую попытку, теперь уже не приподняться, а проползти хотя бы полсажени. Невероятным усилием переместил правую руку, потом левую и вместе с ними все тело ладони на две, не больше. Но и это для него было победой. Значит, еще не конец, еще можно бороться за жизнь...

Дышать было трудно. Тимофей не шевелился, собирался с силами.

Он старался отвлечься от разламывающей все его тело боли, от тягостных мыслей о незавидном положении, в котором оказался по воле судьбы. Тимофей перебирал в памяти, воскрешал до мелких подробностей эпизоды из прошлого. В большинстве своем они были связаны с Любушкой. Особенно отчетливо вспомнилась первая встреча с ней.

Станция Могзон двигалась, гудела, горланила военным людом. Здесь сделал короткую остановку эшелон с возвращающимися с фронта казаками первого читинского полка.

Из вагонов, как горох из ведер, сыпались фронтовики — от мороза розовощекие, от радости, что наконец дома, возбужденные, искроглазые.

Служивых встречали хлебом-солью, щедрым угощением. На платформе суетились железнодорожники, могзонские жители: мужчины и женщины с кошелками и узелками, приезжие из соседних сел и станиц.

Многие поспешили на станцию в надежде встретить сына или мужа. Иные ради праздного любопытства. Респектабельные, прилично одетые ораторы говорили патриотические речи. А могучего роста, волосатый — одни глаза проглядывают сквозь густую щетину — красноносый поп осенял казаков крестом, бубнил монотонно:

— Ныне и присно и во веки веков, аминь!..

Средних лет женщина в потертом плюшевом жакете и пуховом платке нараспев, шепеляво оповещала приезжих:

— Доктор-универшал, ученый шветила Шамуил Шрештович Кроншберг шоизволил оштановиться в Могзоне. Он принимает на лечение в любое время дня и ночи кожно-венеричешкия, мочеполовыя болезни, шифилиш. При нужде лечит, пломбирует и удаляет зубы без боли. Его мештопребывание в доме вдовы Штукиной возле базара у отхожих рядов.

Тимофей и Софрон Субботов не успели ступить на землю, как попали в окружение встречающих. Худощавый мужичонка в узком тулупчике и три молодки в легких пальтишках подхватили их под руки и повлекли к зданию станции. Мужичонка смешно топорщил трубкой тонкие губы и выкрикивал, что попутай, одни и те же слова:

— Слава прибывшим нашим защитникам! Слава прибывшим нашим защитникам!..

Молодки кокетливо пялились в лица служивых, щебетали:

— Казачки вы наши родные!..

— Как мы истосковались по вас...

В проходном коридоре станции Тимофея и Софрона подхватила новая волна людей с водкой, ветчиной и сдобными пирогами.

Выпив и закусив, Тимофей с Софроном попытались вырваться из окружения шумных встречающих. Людской поток вынес их на привокзальную площадь, где народу было значительно меньше, чем на платформе и в здании станции.

В небольшой пристройке за кассой служивые и несколько женщин затевали разудалое веселье. Вахмистр Филигонов из третьей сотни не в склад не в лад дергал меха старенькой гармошки. Напрасно подстраивались под него женщины с плясовыми напевками.

Софрон потянул Тимофея к пристройке:

— Айда до компании. Подмогу вахмистру... Бабенки порезвятся.

Субботов мастак по части гармошки. Вошел в пристройку — и к вахмистру:

— Дозволь, господин вахмистр.

В Софроновых руках гармошка сразу преобразилась, звонко плеснула зажигательного казачка. И пошел пляс вразнос. Дробно застукали о мерзлую землю каблуки казацких сапог. Закружились колоколами длинные расклешенные юбки.

К станции подъезжали санные, верховые. На встречу с фронтовиками прибывали все новые и новые люди.

Внимание Тимофея привлекли подкатившие расписные пароконные сани с полнолицым господином в роскошной колонковой шубе и молодой барышней. Кучер осадил лошадей неподалеку от пристройки. Отряхнув от снега шубу, господин вылез из саней. За ним вышла барышня: в одной руке овальный дубовый бочонок, в другой вместительный саквояж. Господин, сделав несколько шагов к навесу, крикнул:

— Подходи, братцы! Угощаю в честь возвращения на родимую землицу!..

Вахмистр Филигонов всплеснул руками, осклабился:

— Елизар Лукьянович! Бог ты мой! Сколько лет, сколько зим!..

Он кинулся к подходившему, облобызал его, отрекомендовал компании. — Прошу любить и жаловать: купец Шукшеев Елизар Лукьянович! Один из самых уважаемых граждан Могзона.

Шукшеева подхватили на руки, внесли под навес.

На барышню никто не обратил внимания, и она осталась стоять одна неподалеку. Лишь Тимофей заметил, в каком неловком положении она оказалась. Он нетвердым шагом подошел к девушке, поздоровался с поклоном.

Девушка была очень юной. Под взглядом Тимофея она смутилась, лицо вспыхнуло, взор потупился.

— Елизар Лукьянович — папаша ваш? — спросил Тимофей.

Девушка с удивлением подняла на него глаза, ее щеки сделались совсем пунцовыми:

— Что вы?! Я в прислуге у Елизара Лукьяновича.

Тимофей не мог отвести от нее взгляда. Нет, она была не из писаных красавиц: лоб низковат, брови широкие, нос немного вздернут, губы с пухлинкой, но было в ней что-то такое, что сразу перевернуло его душу. Может быть, глаза чуть раскосые, ясно-голубые, доверчивые. А возможно, двойные ямочки на щеках, совершенно одинаковые острые, будто булавочные уколы.

Тимофей, словно вкопанный, стоял перед девушкой. И когда заметил, что на него уже обращают внимание прохожие, смешался, проговорил торопливо:

—Так... Елизар Лукьянович не папаша вам. А я думал папаша...

Он одернул шинель, прокашлялся, спросил после некоторой паузы:

— А как ваше имя? И тут же добавил: — Меня, к примеру, Тимофеем Тулагиным кличут.

— Любушка, — как-то по-домашнему назвалась она.

— Хорошее имя.

Любушка от смущения неловко топталась на месте и Тимофей топтался с ней рядом.

— Нынче свобода всем объявлена, — вдруг завел Тимофей разговор о политике. — Слыхали про революцию? Царя Николашку скинули... Войну по боку. Вон сколько нас, фронтовиков, домой поприехало... А все потому, что власть в России переменилась.