Поль Верн - Сороковое восхождение французов на Монблан Страница 5

Третий путь предлагал двигаться в лоб к вершине от Коридора, с подъемом по ледяной стене высотой в 250 метров, шедшей вдоль нижних обрывов Красных скал.

Проводники сказали, что по первой дороге пройти нельзя из-за недавно открывшихся трещин, полностью ее перегородивших. Стало быть, приходилось выбирать между двумя другими. Лично я предпочел бы вторую, ту, что шла через Горб Дромадера, но ее посчитали слишком опасной, и было решено, что мы пойдем на штурм ледяной стены, вздымавшейся на пути к вершине от Коридора.

Когда решение принято, лучше выполнять его, не рассуждая. И вот мы пересекли Большое плато и подобрались к подножию поистине страшного препятствия.

Чем дальше мы продвигались, тем круче становился склон, приближаясь, как мне показалось, к вертикали. Кроме того, под ногами обрисовались многочисленные трещины, которых мы раньше не замечали.

И тем не менее мы начали этот трудный подъем. Один из проводников впереди начинал рубить ступени, второй их заканчивал. Мы делали по два шага в минуту. Чем выше мы поднимались, тем круче уходил вверх склон. Проводникам даже приходилось совещаться относительно выбора направления; говорили они на диалекте и, кажется, не всегда были единодушны, что не назовешь хорошим признаком. Наконец подъем стал настолько отвесным, что наши шапки касались икр впереди идущего проводника. Картечь ледяных обломков, летевшая при рубке ступеней, слепила глаза и делала наше положение еще более трудным. Тогда я обратился к взбиравшимся впереди проводникам.

— Послушайте! — сказал я им. — Конечно, очень хорошо так вот подниматься! Это не основная дорога, согласен, но все-таки по ней можно пройти. Только вот где вы нас спустите?

— О, месье, — ответил мне Амбруаз Раванель, — для спуска мы выберем другой путь.

Наконец, после двух часов усилий на грани возможностей, вырубив в толще льда свыше четырехсот ступеней, мы, едва ли не окончательно выбившись из сил, добрались до верхушки Коридора.

Потом мы прошли по слегка наклонному снежному плато и остановились перед огромной трещиной, преградившей дорогу. Обогнули ее и не смогли сдержать возгласов восхищения при виде открывшейся картины. Направо у наших ног лежал Пьемонт и равнины Ломбардии. Налево свои бесподобные вершины вздымали покрытые снегами массивы Пеннинских Альп[30] и Оберланда[31]. Только Монте-Червино[32] да Монте-Роза[33] все еще возвышались над нами, но пройдет немного времени — и мы поднимемся над ними.

Последняя мысль вернула нас к цели экспедиции. Мы повернулись к Монблану и, пораженные, застыли.

— Боже! Как он еще далек! — вырвалось у Левека.

— И как высок! — добавил я.

Было от чего прийти в отчаяние. Перед нами высилась пресловутая стена к вершине, очень опасная, с уклоном градусов пятьдесят, и ее необходимо было преодолеть. Правда, мы, после того как забрались на стену Коридора, уже ничего не боялись. Полчаса ушло на отдых, потом мы продолжили путь, однако очень скоро стало ясно, что атмосферные условия переменились. Солнце немилосердно палило, и отраженный от снега солнечный свет удваивал наши мучения. Давала себя знать и разреженность воздуха. Мы продвигались вперед медленно, с частыми остановками и наконец достигли плато, господствовавшего над вторым обрывом Красных скал. Мы оказались у подножия Белой горы[34]. Она поднималась над нами, одинокая и величественная, на двухсотметровую высоту. Даже Монте-Роза спустила перед нею флаг.

Наши силы, и мои, и Левека, были на исходе. Что же до господина N., настигшего нас у вершины Коридора, то можно было сказать, что разреженность воздуха на него не действовала, потому что он почти не дышал.

И вот наконец-то начался последний подъем. Сделав всего десяток шагов, мы остановились, не имея абсолютно никакой возможности двигаться дальше. Горло болезненно сжималось, отчего дышать становилось еще труднее. Ноги отказывались нам служить, и тогда я понял красочное выражение Жака Бальма, когда он, рассказывая о первом своем восхождении, заметил, что только штаны, казалось, и связывали его ноги с телом. Но более сильное чувство владело естеством, и, хотя тело молило о пощаде, сердце, подавляя эти отчаянные жалобы, твердило: «Выше! Выше!» Оно подстегивало наши бедные измотанные конечности. Так мы преодолели Малые Мулы, скалы, находящиеся на высоте 4666 метров, а потом, после двух часов невероятных усилий, наконец-то покорили и всю горную цепь. Монблан лежал у наших ног!

Было пятнадцать минут пополудни.

Гордость за содеянное буквально стерла усталость. Наконец-то мы покорили знаменитую вершину! Мы поднялись выше всех, и эта мысль, которую мог породить только Монблан, очень взволновала нас.

Честолюбие наше было удовлетворено, и моя мечта осуществилась!

Монблан признан самой высокой вершиной Европы[35]. В Азии и Америке есть более высокие горы, но стоит ли приниматься за их покорение, если — вследствие абсолютной невозможности достичь их вершин — придется в конце концов признать превосходство природы?

С другой стороны, есть вершины более труднодоступные, например Монте-Червино, однако мы видели этот пик в четырех сотнях метров под нами!

И потом, какое зрелище открылось перед нами, вознаграждая нас за труды! По-прежнему ясное небо напиталось густой синевой. Солнце, порастеряв часть своих лучей, заметно потеряло блеск, словно бы началось его частичное затмение. Этот эффект, вызванный разреженностью атмосферы, воспринимался тем сильнее из-за того, что окружающие горы и долины были залиты светом. Таким образом, ни одна деталь не ускользала от нас.

С юго-востока горизонт закрывали горы Пьемонта, заслоняющие долины Ломбардии. С запада подступали горы Савойи и Дофине; за ними располагалась долина Роны. С северо-запада были Женевское озеро и Юра[36]. С юга виделся хаос горных вершин и ледников — нечто неописуемое, над чем господствовали массив Монте-Розы, Мишабельхёрнер[37], Монте Червино, Вайссхорн[38], «самая прелестная из вершин», как называл ее знаменитый горовосходитель Тиндалл[39], а в отдалении поднимались Юнгфрау[40], Мёнх[41], Айгер[42] и Финстераархорн[43].

Взгляд наш устремлялся вдаль не менее чем на шестьдесят лье. Мы, стало быть, разглядывали окружающую местность протяженностью по меньшей мере сто двадцать лье.

Одно особое обстоятельство еще больше подчеркнуло красоту зрелища. С итальянской стороны надвинулись облака и закрыли долины Пеннинских Альп, не заслонив, однако, горных вершин. И скоро перед нашими глазами появилось второе, нижнее, небо: облачное море, откуда вздымался целый архипелаг скалистых пиков и покрытых снегами гор. В картине этой было нечто магическое, подвластное разве что великим поэтам.