Владимир Михайлов - Искатель. 1964. Выпуск №2 Страница 51

— Парселл! — крикнул он. — Эй, Парселл!

Молчание. Только морской прибой шуршал внизу о камни.

Капитан осмотрелся. Он знал, что маяк давно заброшен. Но теперь, к его удивлению, большая комната была оборудована под жилье вполне сносно, даже комфортабельно. Керосиновая лампа горела на столе в центре комнаты. У стены стояла металлическая кровать с белоснежным бельем. Перед кроватью на каменном полу лежал красный коврик. Рядом стояли два мягких кресла, дальше — умывальник, а у стола — пара стульев.

Удивленно пожав плечами, Беррэдж подошел к двери. Может быть, Парселл пошел ему навстречу и они разошлись в темноте? Дверь из крепкого дуба, нигде нет ни ручки, ни замка… Беррэдж нажал плечом. Дверь не дрогнула. Он нажал сильнее, браня Парселла. Куда он девался, ротозей? Где тело убитого?

Он подождал пять минут; они показались ему часом. Потом он снова колотил в дверь кулаками, бил плечом с разбегу всей тяжестью своих двухсот фунтов. Дверь не шелохнулась.

Он шагал по круглому залу, сопровождая каждый шаг проклятиями. Подошел к широкому окну, через которое прежде шел яркий свет маяка, и проклятие замерло у него на губах: окно было забрано толстыми железными брусьями: прежде их не было.

— Чертов дурень Парселл! Выгоню дурака! Изобью как скотину! — прорычал капитан и бросился в кресло.

— Располагайтесь с удобствами, капитан Беррэдж…

Этот голос заставил его вскочить с кресла и схватиться за задний карман, где обычно лежал револьвер. Но сегодня, полусонный, в спешке, он забыл оружие дома. Голос принадлежал Деннетту.

— Эта комната, пожалуй, более комфортабельна, чем камера, в которую вы меня бросили, — продолжал голос.

— Выпустите меня отсюда! — крикнул Беррэдж. — Вы за это поплатитесь! Когда вернется Парселл, я раздроблю вам все косточки и выброшу в море!

— Не думаю, — спокойно возразил голос.

Капитан Беррэдж побледнел.

— Вы же убиты!

— Ну да, я дух, — весело согласился Деннетт.

— Парселл! Парселл!

— Напрасно зовете его, капитан. Он здесь и не был.

— Но он звонил мне…

— Неужели не понимаете? — засмеялся Деннетт. — Разве так трудно выучиться говорить хриплым басом и с ирландским акцентом? Немного практики…

— Что вы там затеяли, Деннетт? Чего вы добиваетесь?

— Вы знаете, чего я хочу.

— Не знаю.

— Я хочу, чтобы вы признались в убийстве Эстер Хексли.

— Я? Чепуха! Вы же знаете, что это не я, а Тарвер. Он сознался.

— Это я знаю, — ответил голос Деннетта откуда-то из-за стены. — Вы недолго мучили его вашей «третьей степенью»? Много ли такому надо? Ладно, допустим даже, что виновен он, а не вы. Все равно вы сознаетесь, что убили вы.

— Вы с ума сошли!

— Вряд ли. Но у меня хорошая память. Вы заставляли меня, явно неповинного в этом деле, сознаться с помощью вашей «третьей степени». Не вышло. А я вас заставлю сознаться с помощью моей «четвертой степени». Око за око. Это по-честному, не так ли?

— Черта с два! — крикнул Беррэдж. — Просчитались! Утром мое отсутствие обнаружат, и мои ребята перероют все окрестности. Меня найдут здесь, и вы за это получите порядочный срок, Деннетт, если вообще останетесь живы.

— Капитан Беррэдж, — ответил голос, — вы имеете дело не с забитым батраком, который сознается в чем угодно при первом ударе. Думаете, я не учел таких пустяков? Я взял на себя смелость напечатать на пишущей машинке записку и подписать ее от вашего имени, — у вас ведь почерк, как у десятилетнего ребенка. В ней значится, что вы уехали по личному делу и вернетесь не скоро.

— Когда найдут мою машину…

— Трудновато будет увидеть ее сквозь сорок футов воды. Забыл сообщить вам, капитан, что ваша машина покоится на дне Веймутского канала. Не хватайтесь за соломинку, никуда вы не денетесь, пока не сознаетесь. Кричите, бранитесь, плачьте, никто вас не услышит, только я да море. Никто вас не спасет от «четвертой степени».

— К дьяволу! — зарычал Беррэдж.

Капитан долго молчал, смотря на лампу, потом сказал:

— Ну что ж, заходите, Деннетт, покажите вашу «четвертую степень».

— Перед началом я дам вам те же возможности, что вы мне. Сознаетесь, что вы убили Эстер Хексли?

— Нет.

— Где вы были в полночь на второе марта?

— Дома, в постели, — хотя это не ваше собачье дело!

— Так вы говорите, что не убивали ее?

— Конечно, нет. Вы же знаете, что нет.

— Врете!

— Черт вас…

— Слово в слово, как вы мне говорили. Лучше сознавайтесь… Так, говорите, вы не убивали ее?

— Нет.

— Если не сознаетесь, я применю к вам «четвертую степень». Вам известно это?

— Начинайте вашу «четвертую степень»! Что она такое? Кипящее масло или еще что-нибудь?

— Ждите, — произнес голос Деннетта и замолк.

Постель была мягкая, свежая. Ни один звук не нарушал молчания ночи, лишь море ритмично шуршало внизу. Лампа погасла, кончился керосин. А капитан Беррэдж не мог заснуть. Не мог, и все тут.

Уже рассвело, когда от двери послышался слабый звук. В нижней половине двери открылась узкая форточка, и в комнату вдвинули поднос с завтраком: кофе, яйца, фрукты… Когда капитан позавтракал, под дверь просунули ящичек с сигарами.

— Бросьте эту комедию, Деннетт! — крикнул Беррэдж. — Начинайте же вашу «четвертую степень»!

— Ждите.

В комнате нашлись старые газеты, все с описанием дела Эстер Хексли. Капитан их давно читал, но лучше все же читать, чем ничего не делать. Но недолго длилось чтение — он яростно стал рвать газеты на клочки и бросать в окно. Потом он стал звать Деннетта, выкрикивая по его адресу насмешки и оскорбления, проклиная его на все лады, угрожая… Башня молчала, и только в полдень Беррэдж убедился, что его тюремщик здесь: под дверь просунули обильный завтрак.

Насытившись, капитан бросился на постель, но сон не шел к нему. Он прислушивался, ждал чего-то неизвестного, что нависло над ним. Что?

Когда Деннетт доставил обед, Беррэдж стал буйствовать. Он бил всем телом в дверь и кричал:

— Ты, крыса! Сейчас же выпусти меня!

— Подождите.

— Думаешь сломить меня? Не боюсь я твоей «четвертой степени»!

— Не боитесь? Хорошо, подождите.

— Когда же ты начнешь наконец?

— Подождите.

Беррэдж ждал. Ему больше ничего не оставалось делать, как сидеть, курить и ждать. Иногда он подбегал к окну и кричал, кричал… Так тянулся день. Его крики наполняли ревом гулкую комнату маяка и будили слабеющие отзвуки где-то внизу, и только… Никто его не слышал, никто не мог ему помочь. Он выбился из сил, замолчал, ждал, доходя до отчаяния. Захотел спать, но теперь он гнал сон от себя; он боялся заснуть, но сон подкрадывался к нему, как осторожный, бесшумный убийца. Человек боролся изо всех сил, но сон оказался сильнее.