Игорь Андреев - Приключения 1986 Страница 57

Карабин (вон он) — пора уж — займет свое законное место в кладовке, в железном шкафу под замком.

А что ждет самого Щапова? И вдруг захолодало в груди: то дала о себе знать ответственность за чужую судьбу. Ведь, в сущности, он, Белов, не судья и не исполнитель, просто гражданин… Да, гражданин, вот то-то и оно…

Щапов получит свое.

Захар Щапов между тем двинулся, лениво осматриваясь по сторонам, вдоль по узкой и ровной обомшенной площадке, неторопливо поднялся на другую, похожую, и оттуда, встав на самом ее краю, стал, вытягивая шею, вглядываться в даль сужавшегося распадка.

Теперь он опять стоял спиной к «вороньему гнезду», и Георгий Андреевич решился вновь приставить бинокль к глазам. Слезать с дерева было пока нельзя: Щапов мог услышать произведенный при этом шум.

Ну что ж, можно и потерпеть. Сжав зубы, Георгий Андреевич — чтобы не терять времени даром — изучал противника: тощую котомку за его спиной, оранжево поблескивающую над правым плечом ложу карабина, обыкновенный брючный ремень, которым Щапов был перепоясан поверх ватника и который, несомненно, пригодится потом для связывания рук…

Вдруг Щапов резким, суетливым, пожалуй, испуганным движением сорвал карабин с плеча. Что-то значительное увидел он там, впереди, на склоне, и его волнение передалось Георгию Андреевичу, который поспешил мазнуть окулярами бинокля туда и сюда и, не заметив ничего, вновь уперся ими в перепоясанную, с котомкой спину. И вот тут-то он скорей почувствовал, чем увидел, что к фигуре бандита что-то прибавилось: справа его голова зажелтела — как бы золотым ореолом. В следующее мгновение Щапов переступил, отодвинулся немного влево, и тогда глазам Георгия Андреевича открылось невероятное: круглая, ярко полосатая оскаленная морда тигра рядом с головой Щапова!

Это опять был оптический эффект: под действием линз предметы иллюзорно сблизились. Голова Щапова и голова Хромоножки, казалось, соприкасались, но и в действительности тигрица, вынырнув навстречу человеку из своего логова, оказалась очень близко от него, метрах в восьми, то есть на расстоянии, которое взрослый тигр может преодолеть одним прыжком.

Это были мгновения, когда мысль обретает необычайную стремительность. Георгий Андреевич принял единственно правильное в его положении решение: с громким криком он ринулся, обламывая ветви, вниз.

— Не стреляй, сво-олочь!

Только внезапный шум и появление еще одного человека могли изменить ход событий — напугать тигрицу, вынудить ее к отступлению или помешать Щапову метко выстрелить.

Но Георгий Андреевич, в треске сучьев, с криком провалившийся вниз, не миновал еще и половины высоты дерева, когда раздался первый, им не услышанный выстрел. Второй выстрел раскатился по распадку, когда он шлепнулся, повредив руку, на землю. Третий выстрел прогремел, когда он, делая гигантские скачки, вспенивая воду, бежал по мелководью и, не заметив ямы, ухнул в нее по пояс. Потом были четвертый и пятый выстрелы. Георгий Андреевич в это время карабкался по каменным нагромождениям склона…

Это может показаться невероятным, но ни криков и вообще никакого шума Щапов не слышал. Такое им овладело состояние, когда он неожиданно увидел вынырнувшую из щели, готовую к прыжку тигрицу. Он машинально сдернул с плеча карабин, так же машинально щелкнул затвором. Пожалуй, даже и не страх охватил его, а оцепенение, которое распространяют в минуту смертельной угрозы или хищного нападения многие животные. Он видел тигрицу, медленно (как ему казалось) ползущую на него, видел оскаленную пасть, но звериного рыка не слышал. «Уши, что ли, заложило?» — отстраненная мысль прошла как бы неподалеку от сознания. Почти не целясь, он спустил курок в первый раз.

Выстрел он все-таки услышал; звук показался негромким, откуда-то прилетевшим. Дернувшийся в руках карабин, однако, уничтожал всякие сомнения насчет того, откуда стреляло. Да, но тигрица продолжала ползти на него! Он снова выстрелил.

Она ползла! В своем оцепенении, похожем на спокойствие, Щапов кратко подумал: «Видать, стрелять разучился». И, уже как следует прицелясь, опять выстрелил.

Тигрица ползла, словно плыла, на него!

«Танька давеча мушкой стукнула», — вспомнил он, но тотчас же вспомнил и то, что мушку нарочно проверял и ощупывал, — в ней никакого повреждения не было. Он выстрелил еще — тигрица ползла.

И только тогда Щапов понял причину промахов: прицел установлен на четыреста метров, на расстояние, с которого он намеревался убить директора, пули, значит, могли лететь вверх. Он дернул прицел и выстрелил в последний раз.

«Теперь кидайся, коли что опять не так», — подумал он, пристально приглядываясь к распростертому зверю и замечая, что и теперь тот, кажется, продолжал ползти на него.

Зрение ли испортилось у Захара Щапова (от возраста или от долгого сидения в темноте) или подшутило над его глазами поднявшееся кровяное давление? Оскаленная, словно готовая к прыжку, тигрица лежала мертвой. Все пять пуль были в ней.

Охотник всегда спешит дотронуться до подстреленного зверя, как бы убедиться в своей победе. Это даже не обычай, а нечто врожденное, полученное по наследству от предков. Но, видно, что-то надломилось в Щапове: он не подошел к тигрице, не пнул ее ногой. Опустошенный, присел на камень.

С тупым равнодушием он воспринял раздавшиеся позади стук шагов и запаленное дыхание. Он настолько промедлил обернуться, что и оборачиваться не пришлось: Белов пробежал мимо, споткнулся на подъеме, чуть не упал и кинулся на колени перед мертвым зверем.

Лишь через минуту он поднялся и повернулся, весь на виду, к Щапову. Тот подивился: лицо директора было мокрым, будто в слезах.

— Что ж ты, гад, наделал! — сдавленно сказал директор.

Щапов наставил на него карабин и вдруг суетливо захлопал затвором. Что-то непонятное с ним творилось — он то одно забывал, то другое, и вот теперь, в очередной раз, забыл, что карабин разряжен, всю обойму он истратил на зверя, а другая — в котомке! Зажав карабин под мышкой, он захлопотал, стаскивая с плеч котомку, но ведь развязать ее, достать патроны было не секундным делом: Белов успел подойти и положить руку на оружие.

— Хорошо, хоть не сопротивляешься, — сказал он безбоязненно и потянул карабин к себе.

Щапов очнулся, его вялость пропала, мышцы окрепли.

— Ты себя не обнадеживай… — Оставив в покое лямки мешка, он стремительно пригнулся и выхватил из-за голенища нож с широким и длинным лезвием, дивно отточенным, яростно засверкавшим.

В следующее мгновенье отлетевший в сторону карабин брякнул о камни. Щапов взметнулся, нанося удар в грудь Белова. Георгий же Андреевич быстрым движением попытался выбить нож, но сделать это ему не удалось: его собственную руку, поврежденную при падении с дерева и успевшую сильно распухнуть в кистевом суставе, пронзила невыносимая боль. Он не сдержал стона.