Сергей Писарев - Приключения Семена Поташова, молодого помора из Нюхотской волостки Страница 6

Был еще Терентий Поташов в обиде на своего сына Кирилла. Сколько лет посылал его на промысел с Гришкой, сколько раз брал с собой, но ничего путного не выходило. Ничему Кирилл учиться не пожелал, рассчитывая на богатство отца. И еще упрямо забил себе в голову, что женится на Дарье. А Терентий Поташов решил женить сына на дочке колежомского промышленника; за девкой давали много приданого; у него уже и соглашение было с ее отцом. То, что девка крива на один глаз, не беда. На Дарье Терентий Поташов решил женить Семена; как из монастыря вернется, так и быть свадьбе. Оба они бедняки; на первое обзаведение даст им в долг денег, и оба будут на него всю жизнь работать.

Кроме Терентия Поташова и его кормщика, в горнице находилась немолодая женщина, сестра хозяина, Евпраксея. Обличьем она походила на брата. Одетая во все черное, Евпраксея сидела сейчас за кроснами.

Дверь на лестницу отворилась, и в горницу вошла еще одна женщина. Это была Анна, их младшая сестра. В отличие от них, она небольшого роста и худощавая, Анна что-то сказала брату, и тот сделал в книге отметку ногтем. Терентий Поташов давал под заклад деньги, и в этом ему помогала младшая сестра. Анна подала брату тяжелый ключ от клети, где хранились полученные в заклад вещи, и отошла помогать сестре.

Терентий Поташов просмотрел последний свиток, захлопнул книгу и, сбив костяшки на счетах, откинулся на спинку. Он вытер вспотевшее лицо полотенцем, лежавшим на коленях. Евпраксея что-то сказала Анне; та вышла и вернулась со жбаном холодного кваса. Терентий Поташов жадно выпил и снова обтерся; дышать ему стало после этого легче.

Затем хозяин приказал Гришке отыскать Кирилла — хватит ему бражничать с парнями. В ответ Гришка низко поклонился. Ему было уже без малого пятьдесят, но, как он ни пытался сам выйти в «лучшие промышленники», ничего не получилось, хозяин не выпускал из долгов. Сам же Гришка считал, что все богатство хозяина нажито его, кормщика, руками. Терпел от него униженье только потому, что надеялся на скорую смерть Терентия Поташова, — вот тогда он заберет Кирилла в руки и все денежки перейдут к нему. Он и Кириллу обещал женить его на Дарье.

Еще Гришка Гореликов считал, что Семен стоит ему поперек дороги. Семену было тринадцать лет, когда попал он к Гришке на судно зуйком. И не было такой работы, какой Гришка не наваливал бы на Семена. А когда тот с делом не справлялся, бил его. Хозяйский сынок тоже плавал зуйком, но бездельничал. Заставляя Семена все делать, Гришка тем самым его всему обучал. Но чем больше он над ним издевался, тем упорнее становился характер Семена. Когда же Семену уже нечему у него было учиться, Гришка еще больше его возненавидел. Только бить его теперь не смел, — Семен мог дать сдачи.

Гришка Гореликов ушел, кланяясь, и в разговор вступила Евпраксея. К ней приходили раскольники, и она всегда обо всем знала.

Евпраксея рассказала, что из Соловецкого монастыря убежал старец Пахомий.

— Разбил оковы, спустился со стены и уплыл во время бури в карбасе, — объяснила она. Терентия Поташова это неприятно поразило: старец Пахомий проповедовал самосожжение, и, когда его упрятали в монастырь, «лучший промышленник» в душе остался доволен: не станет старец больше смущать людей.

Бежать старцу помог, рассказывала Евпраксея, монастырский приказчик из Сумского Острога. Он давно уже тайно предался расколу. Оба теперь скрываются неподалеку от Волостки, выжидая, когда Денисовы пустят в Выгорецкую обитель. С ними Коротконогий, тот самый раскольник, с выдранными ноздрями и без языка, что бежал, когда его гнали на каторгу в Сибирь.

Терентий Поташов снова всполошился: с сумским приказчиком он вел торговые дела. Он всегда удивлялся, почему тот ему никогда не перечил, даже если дело шло в убыток монастырю. «Что же ты мне раньше не сказала, что он раскольник!» — попрекнул он сестру. Но Евпраксея сама этого не знала.

Затем Евпраксея; заговорила про царя Петра, который «вконец предался чужеземцам». Царь приказал носить «кургузое немецкое платье», стрижет боярам бороды, сам казнит преступников, а деньги переплавил, отчего деньги стали фальшивыми; к тому же царь «тянет дьявольское табачное зелье, от святых отцов проклятое», в пост ест скоромное...

Терентий Поташов всерьез забеспокоился: он знал, что бывает за подобные разговоры... Кликнет кто-либо на Евпраксею государево «слово и дело», — станут ее стегать плетьми, язык вырвут и сошлют в далекую Сибирь, а с ней и тех, кто слышал ее воровские слова, да вовремя не донес.

Но Евпраксея не унималась; лицо ее от возбуждения пошло красными пятнами. Она сказала, что на Москве объявился книгописец Григорий Талицкий, который «указывал в своих тетрадках, что царь Петр — антихрист. Талицкого пытали, а он все на своем: Петр — антихрист»[17]...

— Да погоди ты, беду на всех накличешь! — пытался урезонить ее брат.

— Чего годить-то! — разошлась раскольничья начетница. — У царя ведь ноги-то коровьи, а щеки бритые, что у кота... Царь мечется, будто бешеная собака, да головой все вертит!..

— Да замолчи ты, наконец-то! — крикнул перепуганный Терентий Поташов. — Про кого говоришь: про царя ведь!..

— Нет у нас царя! — завопила в ответ Евпраксея. — Царя чужеземцы подменили!.. Царь своих людей казнит, а чужеземцев жалует!.. Какой же это царь? На Москве скоро начнется большое смятение: свейский король явится, настоящего царя вернет, что сейчас в Стекольне скрывается![18]

Терентий Поташов едва не задохнулся. Пока младшая сестра снова бегала за квасом, Евпраксея продолжала честить «царя-антихриста».

В это время к дому на острове подошли, ведя под уздцы лошадей, трое в военных мундирах. Двое были солдатами, третий — в чине сержанта.

Солдаты остались с лошадьми, а сержант, легко отворив наружную дверь, вошел в дом. Наверху бабий голос что-то выкрикивал, — что именно, сержант не разобрал.

Тяжелые шаги поднимающегося по лестнице человека разнеслись по всему дому. Евпраксея осеклась на полуслове, а Терентий Поташов в страхе обернулся к двери. Шаги загремели на верхней площадке.

Дверь распахнулась. Нагнувшись, чтобы не удариться о низкую притолоку, через порог перешагнул приехавший. Он не снял внизу высоких сапог с ботфортами, забрызганных грязью. Хозяин смотрел на него, выпучив глаза, затем, собравшись с духом, выговорил:

— Кто таков будешь, сударь?

Вошедший оглядел всех, улыбнулся и с достоинством ответил:

— Преображенского полка сержант, Михаил Щепотьев.

Придя в себя, Терентий Поташов проговорил:

— Откуда и по какому делу прибыл, сударь, в Волостку?

Сержант снова улыбнулся и, несколько помедлив, ответил:

— Прибыл из Москвы, по указу государя Петра Алексеевича.

И, как бы в подтверждение своих слов, вынул из-за обшлага мундира вчетверо сложенную бумагу. Но бумагу эту он не развернул, а помахал ею в воздухе и, продолжая улыбаться, спрятал за обшлаг.

О причинах своего прибытия в Волостку Михаил Щепотьев никому не рассказывал; раскольники опасались, что петровские солдаты разыскивают бежавшего из Соловецкого монастыря старца Пахомия. Поведение сержанта увеличило их опасения: обосновавшись в доме «лучшего промышленника», он сразу же поднялся за деревней на Красную гору, откуда долго смотрел через подзорную трубу во все стороны.

Щепотьева больше всего интересовало побережье. Линия берега шла с северо-запада на юго-восток. Река Нюхча впадала в море около Кильбас-острова. Один мелководный залив сменялся здесь другим, и все они обнажались во время отлива.

Стоя на вершине горы, Щепотьев вынул из-под мундира карту. Сверху на карте было изображено побережье Белого моря, внизу — Онежского озера. Прямая линия соединяла беломорскую Нюхчу с онежским Повенецким Рядком. Карту эту, вместе с подробными устными указаниями, дал сам царь, — он же провел на карте прямую линию.

На следующий день Щепотьев, в сопровождении солдата, спускался вниз по реке. В карбасе находилось несколько девушек, взятых чтобы грести. За рулевым веслом сидел Гришка Гореликов, приставленный к сержанту Терентием Поташовым. Гришка должен был показывать: сержанту окрестности Волостки, а вместе с тем выведать, зачем прибыл сержант.

В одной из девушек Щепотьев узнал Дарью, которую уберег от насмешек разгулявшихся парней. Сержант улыбнулся, а Дарья, смутившись, опустила глаза. Щепотьев был теперь побритым, и одежда его не носила больше следов дорожной грязи. Время от времени он посматривал на Дарью — девушка ему нравилась.

Перед впадением в море река описывала дугу. Ветер дул сперва в лоб, затем сбоку, наконец с кормы; подняли парус, и карбас понесло вместе с отливной водой. Освободившись от весел, девушки завели песню. Пели они тихо, смущаясь посторонних.

Из прибрежной травы поднимались с кряканьем утки. Щепотьев хватался за пистолет, но не стрелял, — попасть пулей в летящую птицу было трудно.