Марат Валеев - Бестолочь. Приключенческая проза Страница 6

Так что ни медсестры, ни нянечки было не дозваться, когда они нужны были. Хорошо, братишка мой быстро оклемался – он ведь тоже в хирургии лежал, вот он-то и помогал мне здорово во всем, что должен был персонал делать…

ВПК замолчал, уставившись в потолок и легонько поглаживая утянутую бандажом паховую грыжу.

– А дальше-то че было? – первым не выдержал его сосед, другой Владимир Петрович.

– Да, давай уж выкладывай свою историю до конца, – поддержал его мой сосед, ждущий операции на желчном пузыре.

– Ну, выписали меня только через пару месяцев, инвалидность временную дали, – грузно усевшись на кровати, продолжил Петрович. – А тут и суд подоспел над этими, что нас долбили в тот день, а меня чуть не убили – нашли их как-то удивительно быстро.

Судили-то, конечно, не всех, но человек восемь из них в клетке оказалось. Этому, рыжему, что меня порезал, дали шесть лет, остальным кому три, кому два, а кому вообще условно. Рыжий – я запомнил, Тимченко его фамилия, у меня прощения просил на суде за то, что они попутали нас с теми бандюками, что на их девок напали, и за то, что он так сильно порезал меня…

– И что, простил ты его? – спросил ВПЖ.

– А, рукой махнул, дескать, хрен с тобой, и ничего не сказал, – буркнул Петрович. – Больше я его не видел.

Потом он вдруг оживился:

– Но земля-то, как говорят, недаром круглая. Лет пять тому назад за драку отсидел старший сын моего брата, того самого, с которым мы попали в ту заваруху. И он потом рассказывал, что на зоне повстречал – кого бы вы думали? – того самого Тимченко.

Он сам к нему подошел, когда услышал его фамилию, и спросил, не родственник ли он мне. А племяш здорово похож на меня. Ну, и сказал, кем мне доводится. Тимченко же к тому времени, оказывается, превратился в матерого уркагана, у него то ли пятая, то ли шестая ходка уже была, и он был на зоне за смотрящего. И племяш мой потом весь свой срок проблем не знал – так Тимченко поквитался за свой должок передо мной.

Ну, что, удовлетворил я ваше любопытство, болезные? Тогда я пошел курить. А ты куда, тезка, тебе же нельзя?!

Но ВПЖ только досадливо рукой махнул, и два Владимира Петровича, торжественно выпятив свои животы, важно пошагали из палаты в курилку.

А я вытащил свой блокнот и сделал торопливые наброски к рассказу, который дописал уже дома и который вы только что прочитали…

Тварь

Моя однодневная поездка тем февральским днем в это прииртышское казахстанское село, оно же центральная усадьба совхоза, за материалами для районки уже подходила к концу. Напоследок я зашел к участковому старшему лейтенанту Даурену, с которым был хорошо знаком.

Кабинет старлея находился в конце конторы центральной усадьбы.

На мое счастье, Даурен был на месте, и сердито пыхтя, писал какую-то бумагу.

– Не люблю эту писанину, а приходится, – пожаловался он мне, бросая ручку на стол. – Садись, кури.

Форточка в окне за его спиной была открыта, и мы оба закурили.

– Ну, чего тебе от меня в этот раз понадобилось, старче? – молвил Даурен, с удовольствием затягиваясь «Примой».

– Да как обычно, расскажи, сколько преступлений раскрыл, чего делаешь для их профилактики.

– Да какие там преступления, – досадливо тряхнул черноволосой головой старлей. – Ну, барана тут один тип у соседа украл, сварил его и слопал. А шкуру, дурак, на заборе повесил. Вот по ней и раскрыли кражу. Чего еще? На третьем отделении парни на танцах подрались, одному нос сломали, зачинщик пятнадцать суток получил…

Я торопливо записывал за ним, и тоскливо думал: боже, какая фигня! Что можно написать по этим мелким делам?

И тут с улицы через форточку до наших ушей донесся жуткий, просто нечеловеческий визг. Он то утихал, то нарастал, перекрывая чьи-то громкие матерные крики.

– А ну пошли! – тут же соскочил с места, прислушавшись, участковый. – Это, похоже, алкаш Саркамысов. Снова, тварь, жену свою бьет…

– Или убивает, – с тревогой добавил я, напяливая на голову шапку. – Вон как истошно визжит. Ты оружие-то возьми.

Но Даурен только рукой махнул и выскочил из кабинета, как был – в свитере и без шапки. И лишь галифе с красным милицейским кантом, заправленные в начищенные до зеркального блеска сапоги, служили подтверждением того, что он милиционер. Впрочем, в этом совхозе и так все знали, кто такой Даурен.

Я нахлобучил шапку, а куртка и так была на мне, и побежал за Дауреном.

Оскальзываясь на начавшем подтаивать утоптанном снегу, мы проскочили приконторский скверик, перебежали пустынную улицу и оказались у трехоконного приземистого дома с голубыми ставнями, с распахнутой настежь щелястой калиткой.

Оттуда, из глубины двора, и доносились эти жуткие крики. Старлей, не останавливаясь, влетел во двор, я за ним. И нам открылась кошмарная картина. Мужик в потертом, лоснящемся полушубке, стоя на коленях, обеими руками буравил в собачьей будке каким-то непонятным инструментом с торчащей из-под локтя отполированной рукояткой, и хрипло орал:

– Ах ты, сволочь, хозяина кусать? Сдохни, падаль!..

А из будки доносился истошный непрекращающийся вой, переходящий в самое настоящее высокоголосое рыдание.

Не смея приблизиться к расправляющемуся с собакой мужику, в нескольких метрах от него все всплескивала руками средних лет тетенька, с накинутым на голову и плечи серым вязаным платком, с уже начавшим желтеть застарелым синяком под глазом, и плачуще причитала:

– Гришенька, голубчик, что ж ты делаешь?! Не трожь Пирата!

У меня потемнело в глазах и ноги сделались ватными. Такого зверства я в своей жизни еще не видел, и просто впал в ступор. Спасибо Даурену – он, не растерявшись, сходу подлетел к мужику, корячившемуся у будки, схватил его за плечи и с размаху откинул назад.

Мужик кулем свалился на спину. При этом орудия своего из рук не выпустил, и так и упал с ним, держа над собой. Это оказалась пешня для пробивания прорубей во льду, с вытянутым, как жало, и окровавленным острием.

– Ты что, гад, творишь, а? – сиплым от ярости голосом выкрикнул Даурен, выкручивая из рук поверженного Гришеньки окровавленную пешню. – Ну, застрелил бы его, если уж так приспичило. Что ж ты изгаляешься над псиной?

– Пошел на хер, мент! – хрипел мужик, не желая расставаться с пешней и покраснев от натуги. – Моя собака! Че хочу, то с ней и делаю! Она меня, гнида, укусила!

– А я тебе говорила – не лезь к Пирату пьяным, не лезь! – заголосила подоспевшая тетка – видимо, жена укушенного мужика. – Они ж пьяных не любят, хозяин ты или не хозяин. Вот она тебя и тяпнула!

– Уйди, сука! – орал Гришенька, из последних сил держась за выкручиваемую из его рук пешню и уже непонятно, к кому обращаясь. – Убью-ю!

Наконец, я пришел в себя и поспешил на помощь к Даурену. Вдвоем мы таки вырвали страшное оружие из неожиданно цепких рук озверевшего хозяина двора. От него за метр разило сивухой.

В это время из будки вылезла собака – это был молодой кобелек, обычная черно-белая дворняга. Поджав хвост и жалобно скуля, псина поползла в дальний угол двора, волоча задние лапы и оставляя за собой кровавый след.

– Ну, Даурен, морда твоя ментовская, попадешься ты мне где-нибудь один на один, да без твоей пукалки, – ворочаясь на утоптанном, грязном снегу, продолжал угрожать участковому потерявший всякий страх Гришенька.

И тут импульсивный Даурен, увидев, что сделал с собакой этот (здесь перейду на высокий штиль) потерявший человеческий облик алкаш, да еще и вынужденный выслушивать его угрозы, не выдержал.

Прорычав что-то нечленораздельное, он пнул Гришеньку в грудь, возвращая его в горизонтальное положение и, нагнувшись, сцапал валяющуюся у ног пешню, перехватил ее поудобнее и стремительно и мощно занес над головой.

– Даурен!!! – в ужасе закричали мы хором, я и тетенька, жена этого придурка Гришеньки. А Гришенька испуганно заслонил голову обеими руками.

Увы, разъяренного Даурена это не остановило. И окровавленная пешня, тускло сверкнув в лучах заходящего солнца, обрушилась на валяющегося в его ногах Гришеньку.

Я зажмурился, ожидая предсмертного вопля изверга, приговоренного решительным и суровым милиционером к такой ужасной экзекуции – эквивалентной, кстати, совершенному им злодейству.

Но Гришанка лишь тоненько взвизгнул и вывалил на участкового новую порцию грязных ругательств.

Я несмело открыл глаза. Этот редиска, этот Гришенька Саркамысов был жив, и снова пытался встать на ноги. Но пешня была точно и намертво вогнана Дауреном между его ног в опасной близости от причиндалов и, пробив полушубок, намертво пригвоздила его к земле.

– Ты мне ответишь за полушубок, мент! – брызжа слюной, орал он на Даурена.

– Да, да, мы на тебя заявление напишем! – вторила ему издали жена. Затем она все же боязливо приблизилась к мужу и стала обеими руками раскачивать пешню, пытаясь выдернуть ее из стылой земли и таким образом освободить своего раздолбая Гришеньку.