Сергей Кулик - Приключения капитана Кузнецова Страница 6

Позавтракав сухарем с брусникой, я начал готовиться к походу. Все мое имущество можно нести в одной руке, если даже снять одежду и сложить ее в узел. И так как на пополнение его в ближайшее время нет никакой надежды, а сколько мне придется прожить здесь — неизвестно, я выложил из карманов все, что в них было, чтобы осмотреть и каждой вещи придать свое, может быть, несвойственное ей раньше значение.

В карманах было: два носовых платка и две записные книжки, авторучка и химический карандаш, перочинный нож и дюралюминиевая расческа, спичечная коробка с двадцатью восемью спичками и ключ от комнаты. В кожаном бумажнике лежало триста сорок рублей, партбилет и офицерская книжка. Кроме того, со мною был пистолет с двумя обоймами патронов — по восемь штук в каждой, — куски шелковой ткани от купола парашюта, парашютные стропы и подвесные тесемчатые ремни. За подкладкой кожаного шлема нашлась иголка с черной ниткой — холостяцкая привычка, — а от аптечки остались две английских булавки. Вот и все.

С первого же шага опять появляется боль в колене, опять знобит все тело и сохнет во рту, но оставаться на месте — значит обречь себя на голод и гибель, и я вихляющей походкой направляюсь по склону к востоку. Лес стал реже, грунт под ногами тверже, муравейники и колоды попадались так редко, словно они начали уступать мне дорогу.

Вскоре под ногами заблестели на солнце белесовато — зеленые листочки черемши. В Сибири растет свыше тридцати различных видов дикого лука, но самым излюбленным для сибиряков является один — черемша. Ее молодые мягкие листья сладковато — горькие на вкус, пахнут чесноком с луком, и я с удовольствием ел листок за листком, пока не запершило в горле, но с собою брать не стал, надеясь, что заросли черемши будут встречаться часто.

К двенадцати часам я вышел к неширокой мари, покрытой высокими осоковыми кочками, между которыми стояла бурая, пахнущая болотом, вероятно, еще снеговая вода. Марь неширокой долиной тянулась с юго-востока, и я пошел на северо-запад у ее кромки. Слева стоял негустой лиственнично-сосновый лес, а справа, за марью, раскинулась бугристая и, казалось, бесконечная тайга.

Еще через час мучительного похода справа показалась большая зеленая поляна, и я потянулся к ней, рассчитывая здесь отдохнуть и пообедать. У края поляны, споткнувшись о небольшую кочку, рухнул на землю и сильно ударился больным коленом. Страшная боль, кажется, еще сильнее, чем после первого удара о ствол сосны, разнеслась по всему телу, и я потерял сознание. Только с наступлением темноты, придя в себя и заметив лежащий рядом костыль, вспомнил, что произошло, и начал готовиться к ночлегу.

Уснуть удалось только утром, и не знаю, что пришло раньше: сон или успокоение боли. Во сне беспокоили кошмары. Меня окружали то улыбающиеся колонки, то шипящие гадюки. Змея ужалила колено, и я опять проснулся. Рядом действительно спокойно и деловито ползла в траве пригретая солнцем огромная серая змея. Я приподнялся на локте, чтобы достать костыль, но она, испугавшись моего движения, бесшумно скользнула в сторону и, приподняв острую головку, начала издали осматривать незнакомое ей чудище. Ее спокойное поведение и испуг при моем движении как-то сразу изменили сложившееся с детства мнение о змеях как о самых коварных и самых противных существах земного шара, беспричинно и неотступно нападающих на человека при любой встрече. Вот она подползла к цветку одуванчика и в один миг схватила и проглотила сидевшую на нем белую бабочку; потом затаилась и терпеливо стала ждать новую добычу. Так за полчаса она схватила с десяток синих, красных и белых бабочек, еще раз посмотрела на меня, как бы желая сказать — гляди, чем наша сестра занимается, и спокойно уползла в лес.

Три дня я не поднимался на ноги. Совсем опустела банка с тушенкой, кончились сухари, до последнего квадратика съеден, шоколад, и в запасе осталось только немного брусники. Но ягоды надоели, от них щипало язык, а на зубах оставалась неприятная оскомина. За эти дни деревья в лесу стали словно свежее и краше, цветы рододендрона, или, как его называют в Восточной Сибири, багульника, потускнели и начали осыпаться, а на поляне появилось много новых цветов: только теперь пришла настоящая весна северной тайги, хотя сегодня уже тринадцатое июня и где — то у Байкала сейчас в разгаре лето.

Метрах в десяти от моей «постели» появились кустики яркооранжевых крупных цветов на высоких стебельках. Они напоминали что-то знакомое, близкое, родное, ласкали взгляд, манили к себе. По закрученным наружу лепесткам и темнобурым на чих крапинкам узнаю лесную лилию — златоглавую саранку. Мне захотелось побыть рядом с этими кудреватыми красавицами, и я попробовал встать на ноги, но боль заставила остаться на месте. Тут мне вспомнилась старинная сибирская легенда о появлении в тайге прекрасной лилии — саранки, которую в старину называли «царские кудри».

Давным-давно, при завоевании Сибири Ермаком, от ядовитой стрелы, пущенной из-за куста черемухи вражеской рукою, пал храбрый казак Михайло. Товарищи похоронили боевого друга на поляне у большой реки, покрыв тело пушистой сибирской землей. Но сердце храброго воина не умерло навеки. Оно продолжало жить и под землею и выросло в чудесную лилию — саранку.

И если кто из воинов понюхает душистую саранку — станет таким же храбрым, каким был Михайло, а если съест сладкую луковицу — станет сильным и стойким в боях. А съест луковицу девушка — станет красивой и в ее сердце проснется глубокая нежность и любовь.

Я, конечно, далек от того, чтобы верить этой легенде, но когда гляжу на цветы саранки, то чувствую, что их улыбка и огненный цвет вселяют теплоту и радость, и мне хочется, чтобы они были рядом.

Вообще неправильно считают, что самые красивые и самые душистые цветы растут только в южных широтах. Так думают, наверно, потому, что на юге все лучшие цветы давно «приручены» и их считают творением труда человека, а не одной природы. В сибирской тайге растут не менее красивые и душистые цветы, прекрасному букету из которых обрадовалась бы и самая капризная невеста-южанка.

Однажды вечером — как давно это было! — я возвращался домой в пригородном поезде. Свет в вагоне был тусклый, лица пассажиров казались серыми и озябшими, а глаза — уставшими и сонными. На станции Хвоя в вагон вошли два мальчика лет по двенадцати с закатанными выше колен штанинами и в испачканных рубашках. На ногах кровавые царапины и ссадины, лица измазаны грязью, искусаны комарами. В руках мальчуганов было по огромному букету прекрасных орхидей, лютиков и лилий, из которых ярче всех рубиновым цветом сияли саранки. И казалось, что ребята внесли два солнца, озарившие сказочным светом полумрак вагона, лица пассажиров. От букетов повеяло запахом летней тайги, сибирским простором.