Роберт Стивенсон - Остров сокровищ (Пер. О. Григорьева) Страница 6

— Если когда-нибудь моряк желал лекарств, так это я!

Наконец он впал в тяжелый сон, похожий на обморок, в котором я и оставил его. Не знаю, что бы я сделал, если бы все обстояло благополучно; вероятно, я рассказал бы всю эту историю доктору, так как страшно боялся, что капитан раскается в своей откровенности и покончит со мной. Но обстоятельства сложились самым неожиданным образом: мой отец внезапно умер в этот вечер, и это заставило меня забыть о всем прочем. Наша печаль, посещения соседей, хлопоты по устройству похорон и не прекращавшаяся суета в гостинице поглощали все мое время, так что я едва находил свободную минутку думать о капитане.

На следующее утро он спустился вниз и ел как и обыкновенно, хотя меньше, но зато пил ром, чего доброго, больше обыкновенного, так как сам наливал себе из бочонка, насвистывая при этом носом, и никто не осмелился помешать ему. В ночь накануне похорон он был так же пьян, как и прежде, и мороз пробегал по коже, когда в нашем печальном доме раздавалась его гнусная морская песня. Но хотя он был и слаб, мы все боялись его как огня, а доктора отозвали за несколько миль к больному, и он не бывал в наших местах после смерти отца. Я сказал, что капитан был слаб. Действительно, он точно становился все слабее вместо того, чтобы крепнуть. Он с трудом карабкался по лестнице и бродил по комнате, подходя к прилавку, иногда даже высовывал нос в дверь, чтобы подышать морским воздухом, но при этом держался за стену, ища опоры, и дышал так тяжело, точно взобрался на гору. Он никогда не обращался ко мне с разговорами, и я думал, что он уже забыл о том, что говорил мне. Характер его теперь изменился и стал более беспокойным, насколько позволяла ему его слабость. У него появилась новая привычка, тревожившая нас, — вынимать кортик и класть его около себя на стол, когда он пил. Но, со всем тем, он оставил людей в покое и, казалось, был всецело погружен в свои мысли. Один раз, к нашему величайшему удивлению, он даже стал насвистывать какую-то любовную деревенскую песенку, которую он распевал, вероятно, еще в своей юности, раньше чем пустился в морское плавание.

В таком положении были дела, когда, день спустя после похорон, около трех часов пополудни я на минуту остановился в дверях, с грустью вспоминая о моем отце. День был морозный и туманный.

Вдруг я увидел человека, который медленно брел по дороге. Очевидно, он был слеп, так как ощупывал перед собой дорогу палкой, глаза и нос его закрывала зеленая ширмочка. Он горбился от преклонного возраста или от слабости, и на нем был надет огромный ветхий морской плащ с капюшоном, совершенно скрывавший его фигуру. Я никогда в жизни не видал такого страшного на вид человека. Остановившись перед гостиницей, он произнес нараспев странным и монотонным голосом, обращаясь в пространство:

— Может, какая-нибудь добрая душа скажет несчастному слепому, потерявшему драгоценное зрение в храброй защите своей родины, Англии, где он теперь находится?

— Вы около «Адмирала Бенбоу», добрый человек, у залива Черного холма! — отвечал я.

— Я слышу голос, — сказал он, — молодой голос. Можете дать мне руку, мой добрый молодой друг, и ввести меня в дом?

Я протянул руку, и это ужасное, безглазое существо с таким мягким голосом ухватило ее, точно клещами. Я так испугался, что пробовал вырвать у него руку, но слепой крепко прижал ее к себе.

— А теперь, мальчик, — сказал он, — веди меня к капитану!

— Сэр, — ответил я, — честное слово, я не смею этого сделать!

— И все-таки сделаешь! — сказал он, насмешливо улыбаясь. — Ты поведешь меня прямо к нему, или я сломаю тебе руку!

С этими словами он так повернул мою руку, что я вскрикнул от боли.

— Сэр, — сказал я. — Ведь я ради вас же не хотел этого делать. Капитан теперь не такой, как был прежде. Он держит всегда около себя кортик наготове. Другой джентльмен…

— Ступай, ступай, — прервал он меня, и я никогда прежде не слыхал такого жесткого, холодного и отвратительного голоса, как у этого слепого. Этот голос сильнее подействовал на меня, чем боль, и я послушно повел его прямо в общую комнату, где наш больной капитан сидел за столом, отуманенный ромом. Слепой сжимал мою руку в своем железном кулаке и опирался на меня всей своей тяжестью, так что я едва мог вести его.

— Веди меня прямо к нему, и когда он увидит меня, крикни: «Я привел вашего друга, Билль». Если не исполнишь этого, то я сделаю с тобой вот что.

И он до судороги сжал мою руку, так что я едва не лишился сознания. Я был так напуган слепым нищим, что забыл свой страх к капитану и, отворив дверь, дрожащим голосом произнес то, что было приказано мне. Бедный капитан вскинул глаза вверх, и в одну секунду хмель выскочил у него из головы и он отрезвился. Лицо его выражало не столько ужас, сколько смертельную боль. Он сделал движение, чтобы подняться, но у него не хватило на это сил, по-видимому.

— Нет, Билль, оставайтесь сидеть на вашем месте! — проговорил нищий. — Если я не могу видеть, то зато могу слышать хруст пальцев! Уж что надо делать, то надо. Вытяните свою правую руку. Мальчик, возьми его руку и поднеси к моей правой руке!

Мы оба повиновались ему, и я видел, как он переложил что-то из руки, в которой держал палку, в ладонь капитана, который сейчас же сжал ее.

— Теперь дело сделано! — сказал слепой и с этими словами сразу выпустил мою руку и с невероятной быстротой исчез из комнаты. Издалека доносилось постукивание его палки, которой он нащупывал дорогу, а я все еще стоял неподвижно на одном месте.

Прошло несколько секунд, пока мы с капитаном пришли в себя, и я почувствовал, что все еще держу его руку.

— В десять часов! — вскричал капитан, заглянув в то, что было зажато в его ладони. — Остается шесть часов. Еще можно успеть!

И он вскочил на ноги, но сейчас же пошатнулся, схватился рукой за горло и, издав странный звук, упал всей тяжестью на пол, лицом вниз. Я бросился к нему, крича на помощь мать. Но торопиться было не к чему, капитан моментально умер от апоплексического удара. Странная вещь: я, хотя никогда не любил этого человека и только жалел его последнее время, залился слезами, когда увидел, что он умер; это была вторая смерть, которую мне пришлось пережить в короткое время, и горе после первой было еще слишком свежо в моей памяти.

ГЛАВА IV

Морской сундук

Не теряя времени, я рассказал матери все, что знал и что, быть может, должен был бы рассказать гораздо раньше, и мы поняли, что попали в затруднительное и опасное положение. Деньги, если только они были у капитана, следовало по всей справедливости, получить нам, но не похоже было на то, чтобы товарищи капитана, два образчика которых я видел, пожелали расстаться со своей добычей ради того, чтобы отдать долги покойного. Скакать сейчас же за доктором Лайвесеем, как приказывал мне капитан, я тоже не мог, так как тогда моя мать осталась бы совсем одинокой и беззащитной, а об этом нечего было и думать. Мы не решались оставаться долее в своем доме: всякий ничтожный стук, как треск углей в печке или громкое тиканье часов, заставлял нас тревожно вздрагивать. Нам всюду чудились шаги, которые, казалось, приближались к нам. Тело капитана, распростертое на полу, и мысль об отвратительном слепом нищем, который бродил где-то поблизости и мог вернуться назад каждую минуту, наводили на меня такой ужас, что волосы на голове становились дыбом. Надо было поскорее предпринять что-нибудь, и вот мы решили наконец отправиться вместе за помощью в соседнюю деревушку. Сказано — сделано. В одно мгновение очутились мы на улице и с непокрытыми головами побежали по морозу, когда начали уже сгущаться сумерки.