Юрий Курочкин - Легенда о Золотой Бабе Страница 6

Сурен сообщил мне, что составляет фотоальбом выдающихся деятелей Урала, своих современников, и хотел бы включить в него и мой портрет. Довольно упорно отказывался я от этой чести, не считая себя вправе… Однако он настоял, утверждая, что альбом этот не выйдет за стены его комнаты и нужен ему исключительно как память о лестных встречах. То забираясь с аппаратом на стол, то совсем ложась на пол в поисках точки съемки, Сурен терзал меня добрых десять минут, пытаясь сделать снимок пофотогеничнее. И только потом скромно задал свой главный вопрос.

Ласково поглаживая лежавший перед ним футляр с фотоаппаратом, он нерешительно, словно извиняясь за свое неуместное любопытство, сказал:

— Я, знаете ли, очень люблю наш край. Особенно его историю. Да, вы угадали: меня, в частности, интересуют легенды о Золотой Бабе. Не правда ли, как это поэтично? — И, видя, что я собираюсь возражать ему быстро продолжал: — Мне довелось слышать, что где-то на севере еще должен быть жив старый шаман. Несколько лет назад его видел молодой геолог, Петров. Этот шаман, наверное, мог бы рассказать много любопытного. Да вот беда: запамятовал название селения, где он живет. Не помните ли вы, дорогой профессор? Молодой Петров, кажется, внук вашего старого друга…

Я профессором никогда не был и никогда никому не рекомендовался так, и поэтому, вначале оторопев от изумления, немного рассердился:

— Это вы оставьте, милейший! Я, кажется, не давал повода… — Но сразу же остыл: молодой человек мог назвать меня профессором из уважения к моим сединам. — Петрова я действительно знал, знаю и внука его.

Хитрец! О письме он смолчал: конечно, чувствовал себя виноватым, потому что так долго не заходил за ответом. За это время он и сам успел многое узнать о Золотой Бабе и пришел только лишь уточнить некоторые неясные вопросы. Нет, что ни говори, а и лохматая молодежь, может быть не такой уж глупой!

Название селения я, конечно, не забыл. Это в районе Шаманихи — священной горы манси. Знаю и о шамане. Памятка о нем стоит на моем письменном столе. Покойный Павел Никифорович, дружбой с которым я очень гордился, рассказывал мне о давнем таежном приключении, когда спас от гибели этого шамана, а в благодарность получил от него замечательный, штуф горного хрусталя. Незадолго перед смертью Павел Никифорович подарил штуф мне…

Я сообщил юноше возможный «адрес» шамана. Сурен суетливо поблагодарил и… собрался уходить. А мой реферат?!

— Позвольте, — остановил я его. — А разве вам больше ничего не нужно? Я мог бы дать записи некоторых интересных легенд о Золотой Бабе. Многие из них вам, вероятно, неизвестны.

— Ах да, конечно, — как-то безразлично ответил он.

— Так вот, вы их можете получить завтра, — торжественно заявил я и с улыбкой добавил: — Для антирелигиозной пропаганды пригодится.

— О, я буду очень благодарен, — заявил Сурен, пропустив намек мимо ушей. — Если позволите, я зайду завтра.

Извинившись за причиненное беспокойство (что ни говорите, а есть еще вежливые молодые люди в наше время!) и почтительно попрощавшись, он удалился.

Собирая, бумаги, я обнаружил под столом, у которого мой визитер возился с выбором точки съемки, какую-то бумажку. На сложенном вдвое листке, вырванном из записной книжки, были за писаны имена и даты:

Марго — вторник, 10 утра. Плотина. 180 гр.

Толстуха — четверг, 6 часов. «Савой» 50 гр.

Если не придет, зайти на квартиру.

Признаюсь, записочка покоробила меня. «Крутить» — как говорит молодежь — сразу с двумя девушками, одну из которых называть так пренебрежительно — Толстуха! И — какие-то граммы! Неужели он ведет учет выпитого с ними вина? И почему именно «50 гр.»?

Впрочем, это его дело. Может быть, я чересчур стар и многого не понимаю.

В назначенное время, взяв с собой реферат, я пришел в библиотеку. В читальном зале было немного народу, лишь две заочницы с унылым видом листали подшивки «Уральского края» да какой-то солидный дядя в очках азартно выписывал страницу за страницей из «Горного журнала». Наркис Константинович Чупин и Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк спокойно глядели со стен из багетных рам на эту мирную картину. Привычная, давно знакомая рабочая обстановка.

Прошло десять минут, прошло полчаса, а тот, кого я ждал, не появлялся. Я уже стал жалеть о потерянном вечере, когда вошел юноша. Нет, не Сурен. Совсем другой.

В темной рабочей куртке из чертовой кожи и в кирзовых сапогах, немного неуклюжий и нескладный, он являл собой полную противоположность тому, кого я ждал. Простоватое лицо с детскими ямочками на щеках могло бы, пожалуй, вызвать симпатию, если бы не глаза. Темные, колючие, они, казалось, хотели просверлить меня. Нет, он был далеко не так вежлив, как тот… фотограф.

Подойдя, он остановился, словно раздумывая — поздороваться или нет. Но не поздоровался и сел, хотя я встал навстречу ему.

— Так что вам стало известно о Золотой Бабе? — спросил он без предисловий, пристально глядя на меня.

Как?! И этот о Золотой Бабе? Постойте… постойте… А может быть, именно он и писал ту — странную — записку? Конечно, он. Но почему говорит так строго и… не совсем вежливо? Смущенный прямым и колючим взглядом собеседника, я несколько неуверенно ответил:

— Да кое-что все-таки стало известно… Это, знаете ли, не так просто…

— Я думаю! — перебил он меня. — Итак, где тетрадь?

Нет, каков?! Он не просит, а требует… Вот это нахал! Как можно спокойнее я с достоинством заметил:

— Тетрадь, с вашего разрешения, у меня с собой. А вот с кем имею честь?..

Он с возмущением посмотрел на меня:

— Дайте сюда тетрадь, тогда будем разговаривать.

— Но позвольте…

— Дайте мне тетрадь, — упорно повторил он.

Я наконец взорвался:

— Послушайте молодой человек! Мало того что вы мистифицируете меня каким-то нахальным… да, да — нахальным… своим письмом, мало того что я больше месяца трудился для вас, перерывая Гималаи книг, и что я уже сколько времени названиваю по вашему телефону, так вы еще забываете прибавить слово «пожалуйста» к вашей обаятельной просьбе дать вам тетрадь! А я пенсионер, и меня ждет своя работа!.. И я не обязан. Да с!

Лицо юноши стало меняться. Отмякла жесткость взгляда, появилась нерешительность, сменившаяся затем самым простодушным удивлением.

— Какое письмо?.. Какой телефон?.. У меня нет телефона…

Он еще отпирается!

— А это? — я с возмущением сунул ему под нос злополучное письмо.

— Это не мое… Я не писал его!

Настала моя очередь удивиться:

— А чье же это письмо?

— Я… не знаю.