Алистер Маклин - Ночи нет конца. Остров Медвежий Страница 6

Направив луч фары так, чтобы он освещал кабину пилотов, я прикинул расстояние до нижней кромки «фонаря» — оно составляло целых девять футов — и прыгнул, чтобы ухватиться за край ветрового стекла. Однако руки у меня начали скользить. Я уцепился за одну из стоек «фонаря», и тотчас в пальцы врезались обломки стекла. Если бы не Джекстроу, подхвативший меня, я бы сорвался. Опершись коленями о его плечи и держа в руке пожарный топор, минуты через две я удалил осколки стекла, оставшиеся у стоек и верхнего и нижнего края рамки. Я даже не ожидал, что авиационное стекло настолько прочно, и не предполагал, пролезая в своей громоздкой одежде через ветровое стекло, что оно такое узкое.

Я упал на человека. Хотя было темно, я понял, что он мертв. Сунув руку за пазуху, я достал фонарь, включил его на пару секунд и тотчас выключил.

Это был второй пилот. Его расплющило между сиденьем и изуродованными рычагами, ручками управления и приборной доской. После того как однажды очутился на месте дорожного происшествия (гоночный мотоцикл врезался в тяжелый грузовик), таких травм мне еще не доводилось видеть. Если кто–то из раненых, не успевших прийти в себя пассажиров уцелел, они не должны быть свидетелями столь жуткого зрелища.

Отвернувшись, я выглянул из окна кабины вниз, защищая ладонью глаза от острых ледяных колючек. Джекстроу смотрел на меня.

— Принеси одеяло, — крикнул я ему. — А еще лучше — тащи весь мешок.

Медицинскую сумку с морфием захвати. Потом поднимайся ко мне.

Через двадцать секунд он вернулся. Поймав мешок и коробку с морфием, я положил их на изуродованный пол рядом с собой и протянул руку Джекстроу.

Однако, в отличие от низкорослых и грузных гренландцев, мой приятель был самым ловким и подвижным человеком из всех, кого я знал. Подпрыгнув, он ухватился одной рукой за нижнюю кромку окна, а другой — за центральную стойку и с легкостью перебросил ноги и тело внутрь кабины.

Сунув ему в руки фонарь, я принялся рыться в мешке. Достав одеяло, закрыл им убитого, подоткнув края таким образом, чтобы ледяным ветром, гулявшим по изуродованной кабине, его не сорвало.

— Одеялу каюк, — проворчал я, — но зрелище не из приятных.

— Зрелище не из приятных, — согласился Джекстроу. Голос его прозвучал уныло. — А что скажете об этом?

Я посмотрел в ту сторону, куда он показывал. В левой, почти не пострадавшей части кабины я увидел командира самолета. Все еще пристегнутый ремнями к креслу, летчик сидел, на первый взгляд, целый и невредимый, уткнувшись лбом в боковое стекло. Сняв меховую рукавицу, варежку и шелковую перчатку, я потрогал его лоб. Вот уже целых пятнадцать минут мы находились на этом лютом холоде, и я готов был поклясться, что холоднее, чем у меня, человеческая плоть не бывает. Но я ошибался. Я надел перчатку и рукавицу и отвернулся от мертвеца. В тот вечер было не до вскрытия.

В нескольких футах от кабины пилота мы обнаружили радиста. Он полусидел–полулежал, видно ударившись о переднюю стенку своего закутка в момент аварии. Правой рукой он по–прежнему сжимал вырванную «с мясом» ручку передней панели рации, похоже навсегда вышедшей из строя.

При свете фонаря я обнаружил на переборке следы крови. Склонившись над потерявшим сознание оператором — он еще дышал, — я снова снял перчатки и осторожно пощупал его затылок. Затем столь же осторожно убрал их. Меня охватили отчаяние и ярость. Разве я смогу оперировать пациента, у которого сломан шейный позвонок, да еще в таком состоянии? Даже если бы мне предоставили лучшую операционную в Лондоне, я не смог бы поручиться за его жизнь. В лучшем случае, он бы уцелел, но остался слепым: зрительный центр наверняка поврежден. Пульс был учащенный, слабый и не слишком ровный. Мне пришла в голову подленькая мысль, которой я тотчас устыдился: этого бедо–лагу мне вряд ли придется оперировать. Если после неизбежной встряски, которая ему предстоит, когда мы станем вытаскивать его из самолета и по жуткому холоду повезем к себе в барак, он останется жив, то произойдет чудо.

Вряд ли несчастный когда–нибудь придет в себя. Но на всякий случай я ввел ему дозу морфия. Потом, поудобнее положив больного, мы закрыли его одеялом и двинулись дальше.

Сразу за радиорубкой находилось узкое помещение, занимавшее целых две трети ширины авиалайнера. Два кресла, убирающаяся кровать. Очевидно, каюта для отдыха членов экипажа. В момент удара о торос в ней кто–то находился.

Человека, лежавшего на полу в одной рубашке, без куртки, авария, похоже, застала врасплох. Он не успел даже сообразить, что произошло.

В кухне–буфете мы нашли стюардессу. Растрепанные черные волосы падали ей на лицо. Она лежала на левом боку и негромко стонала, больше от испуга, чем от боли. Пульс у нее был ровный, но учащенный. Подойдя поближе, Джекстроу наклонился к ней.

— Поднять ее, доктор Мейсон?

— Нет, — покачал я головой. — По–моему, она приходит в себя. Где произошли какие повреждения, она нам скажет сама. Прикроем ее одеялом и оставим в покое. Наверняка есть люди, которым наша помощь нужнее.

Дверь в главный пассажирский салон была заперта. Во всяком случае, так показалось. Но я знал, что в обычных условиях она не должна запираться.

Очевидно, при посадке ее заклинило. Нельзя было терять времени, и мы с Джекстроу, сделав шаг назад, со всей силы навалились на дверь. Она поддалась, приоткрывшись на три–четыре дюйма. Одновременно послышался крик боли.

— Осторожней! — воскликнул я, но Джекстроу уже ослабил напор. Повысив голос, я произнес:

— Попрошу вас отойти в сторону. Мы хотим проникнуть в салон.

Из–за двери послышалось невнятное бормотание, тихий стон и шарканье ног. Дверь отворилась, и мы вошли.

В лицо мне ударила струя теплого воздуха. Разевая рот, как рыба, я пошатнулся, с трудом устояв на ногах. Затем спохватился и захлопнул за собой дверь. Двигатели не работали, за тонким фюзеляжем арктический холод.

Поэтому, несмотря на надежную изоляцию салона, тепло, которое жизненно необходимо тем, кто уцелел, может быстро улетучиться. Не обращая внимания на человека, стоявшего, пошатываясь, передо мной, который держался одной рукой за спинку кресла, а другой потирал разбитый в кровь лоб, я повернулся к Джекстроу.

— Тащи сюда стюардессу. Используем шанс, хотя он и невелик. Уж лучше лежать со сломанной ногой в теплом салоне, чем с шишкой на голове в холодном буфете. Кинь одеяло на бортрадиста, но не вздумай его трогать.

Кивнув, Джекстроу вышел из салона и мигом закрыл за собой дверь. Я повернулся к мужчине, стоявшему в тамбуре. Он все еще прижимал большую смуглую руку, обросшую черной шерстью, к кровоточащему лбу. Задержав на мне на какое–то мгновение взгляд, он стал растерянно смотреть, как капает кровь на его красный галстук и голубую сорочку, которые так не сочетались со светло–серым габардиновым костюмом. Мужчина зажмурил глаза и встряхнул головой, словно прогоняя наваждение.