Глеб Голубев - «Вспомни!» Страница 6

— Неважно. Это одно из важнейших открытий последнего времени. Профессор Пенфилд — известный канадский нейрохирург, пожалуй, даже крупнейший сейчас в мире. Несколько лет назад, делая операции на мозге, он натолкнулся на очень важные и интересные явления. При таких операциях исследователи стараются воспользоваться представившейся редкой возможностью и, разумеется с согласия пациента, проводят некоторые исследования, скажем, вживляют в кору головного мозга тончайшие электроды и…

— Ну уж я бы не разрешила, чтобы копались в моих мозгах.

— Напрасно. Это совершенно безопасно и безболезненно. Мозговая ткань — единственная в нашем организме, полностью лишенная болевой чувствительности. Вскрыв черепную коробку под местным наркозом, можно потом вести операцию и при этом беседовать с пациентом на любые темы — он ничего не чувствует.

— Ты думаешь, меня успокоил, рисуя такую идиллию? Ужас!

— Просто у тебя слишком живое воображение. Но зато такие операции дают бесценную возможность изучать живой мозг. Пенфилд воспользовался ею и попробовал раздражать височные доли мозга своих пациентов слабым электрическим током. Результаты оказались поразительными. При раздражении некоторых извилин люди явственно, во всех деталях и красках, вспоминали картины давно пережитого. Один из пациентов услышал, как его знакомая играет на пианино старую, забытую мелодию, слышал ее шутки и смеялся вместе с нею. Другой вдруг увидел грабителей с ружьями, словно иллюстрацию к детективному роману…

— А может, он в самом деле просто вообразил эту сценку, а вовсе не вспомнил? Как Ганс.

— Нет, ему действительно довелось пережить такую встречу с грабителями в юности. Несомненно, ожившее воспоминание. И его удавалось воскрешать снова и снова во всех подробностях, раздражая тот же участок мозга. Пациенты рассказывали, что воспоминания развертывались перед ними в строгой временной последовательности, словно кинофильм. И длились они, по наблюдениям Пенфилда, столько же времени, сколько заняли бы реально совершающиеся события. Значит, все увиденное и пережитое словно действительно где-то записано в памяти.

— Очень интересно! Значит, все наши воспоминания хранятся здесь? — спросила я, приложив ладони к вискам.

— Если б так просто… К сожалению, все гораздо сложнее. У некоторых людей приходилось удалять поврежденные височные доли мозга, и они не теряли памяти. Значит, эти доли вовсе не являются хранилищем воспоминаний.

— Как же так, не понимаю.

— Видимо, механика памяти гораздо сложнее. Височные доли как бы играют роль «двери» к воспоминаниям, вот почему при их удалении память все-таки сохраняется.

— Но где же тогда она хранится?

— Если бы я мог ответить, то стал бы наверняка лауреатом Нобелевской премии, — засмеялся Морис — Этого пока никто не знает. Может, в нервных клетках, запрятанных во всей толще головного мозга. Возможно, даже в глии — так называют особые клетки, составляющие до девяноста процентов всей массы мозга. До недавнего времени считали, будто они играют второстепенную, вспомогательную роль по сравнению с нервными клетками, лишь питают нейроны энергией. Но последние исследования Галамбоса и других ученых заставляют задуматься о том, не играет ли именно глия основную роль в хранении информации. А теперь уже очевидно, что тайники памяти надо искать еще глубже — в молекулах и нуклеиновых кислотах. Но это уже ведомство биохимиков.

— Так что ты «стреляешь» таблетками совершенно вслепую, наугад, не имея даже смутного представления, где находится цель? — покачала я головой.

— Н-да, как справедливо изрекла сегодня народная мудрость устами Ганса Всепомнящего: «Мало целиться — надо попасть…»

— Ну, при таком методе бедный Томас успеет состариться, так и не вспомнив, где родился и провел детство.

— Ты рано падаешь духом. Попробуем гипноз.

— А в нем ты уверен? Вдруг получится так же мало проку. Жалко, очень хочется помочь бедному Томасу. Он такой одинокий и неухоженный.

Похоже, неудачи подействовали даже на Мориса, потому что он ответил без привычной самоуверенности:

— Конечно, полной гарантии нет. Но удавалось делать любопытные вещи — гипнозом я владею неплохо.

Он посмотрел на меня с тем внимательно-отсутствующим взглядом, который всегда мне не нравится, потому что я начинаю сразу чувствовать себя каким-то подопытным кроликом, и вдруг спросил:

— Ты сегодня пешком ходила на рынок, не на машине ездила?

— Пешком. А что такое?

— Сколько столбов с уличными фонарями попалось тебе по дороге?

— Вот уж не считала.

— Знаешь! — настаивал он. — Ты все их пересчитала, только не можешь вспомнить. А хочешь, я тебе помогу?

— Каким образом?

— Усыплю тебя, и ты прекрасно вспомнишь, сколько именно столбов насчитала.

— Морис! Ведь мы договорились! — Я отодвинулась от него подальше и даже закрылась ладонью. — Ты же обещал, что никогда не станешь меня гипнотизировать и вообще не будешь проделывать надо мной никаких опытов. Только с таким условием я вышла за тебя замуж, забыл!

— Не беспокойся, твои прежние увлечения меня не интересуют, я хочу жить спокойно, — засмеялся Морис. — А поскольку вся информация, какую мы воспринимаем, оставляет в нас неизгладимый след, то лучший способ сохранить покой — это неведение.

— Кто ничего не слушает и не видит, тому нечего и вспоминать?

— Вот именно. Просто я хочу тебя убедить в силе гипноза.

— Твои способности мне хорошо известны, потому и не хочу служить подопытным кроликом. Демонстрируй их лучше на бедном Томасе. Может, они ему помогут вспомнить и отыскать богатых родичей.

3

Через два дня Морис провел первый сеанс гипноза.

— Кажется, обстановка подходящая, — озабоченно сказал он мне утром. — Атмосферное давление быстро падает, похоже, погода переменится, приближается фен.

— Ну и что?

— Это поможет пробиться к глубинам его памяти. Надеюсь, он увидит сны, которые нам нужны.

— А при чем тут погода? Морис, мне иногда кажется, что ты сам становишься суеверным. Веришь, будто к дурной погоде приснятся давно умершие родители?

— А в этом народном поверье нет никакой мистики, — ответил муж. — Просто точные наблюдения. Перед плохой погодой обыкновенно наступает состояние глубокой сонливости, и тогда чаще всего всплывают во сне из глубин памяти самые давние образы и сценки. На это я и надеюсь.

Когда Томас пришел, в лаборатории было уже все готово. Шторы задернуты, горит неяркая голубоватая лампа. Молчаливый Ганс пристроился в углу возле магнитофона.