Геннадий Гусаченко - Покаяние Страница 6

Цокают шпильками городские модницы — вчерашние десятиклассницы. Этим хоть куда — лишь бы студентками стать, а там… выйти удачно замуж, забросить диплом на пыльную полку.

А пока бойкие, пробивные мамаши, более уверенные в себе, чем ненаглядные чада, в чём–то убеждают их, утешают, нервно теребят платочки, заглядывают в двери приёмной комнаты, сверлят глазами проходящих преподавателей, доцентов, профессоров.

ДВГУ — «Alma mater» Владивостока, основан в 1920 году. Среди студентов Приморья известен под именем «Дуга». Поскольку женский пол заметно преобладает в стенах этого престижного учебного заведения, моряки, военные и горожане прозвали его «ЦПХ» — «Центральное п… хранилище».

Из этого неисчерпаемого кладезя образованных жён бравые женихи в погонах черпают невест и увозят туда, «где Макар телят не пас». Полярные снега Чукотки, сопки Камчатки и Курил для юных мечтательниц ещё впереди, и одна мысль гложет их: «Сдам или нет?»

Вот куда на неравную схватку интеллектуалов и профанов, эрудитов и тупарей, блатных и никому не известных простофиль направил я свои стопы прямо с морвокзала.

Во флотской форме и с коричневым дермантиновым чемоданом, преисполненный радостью долгожданной встречи с храмом наук, ввалился в кабинет секретаря приёмной комиссии, где, как скоро понял, меня не ждали. Сдерживаемая весёлость потухла во мне, лишь я переступил порог кабинета.

Тучная, необъёмная дама, холодная как глыба айсберга, встретила вынужденно–любезно со стандартной улыбкой на ледяном лице. Ответственное положение обязывало её держать на расстоянии штурмующих кабинет многочисленных просителей, намекавших на готовность предложить различные услуги в обмен на помощь при сдаче экзаменов.

— Молодой человек! Здесь не багажная кладовая! — охладила она мой пыл. Равнодушным тоном спросив фамилию, порылась в папках, нашла экзаменационный лист, не слишком почтительно подала мне. Да это и понятно: таких как я — в очереди не счесть, и все рвутся к ней со страстью голодающего получить хлебную карточку.

— Ну-с, молодой человек, желаю успешной сдачи экзаменов, — с холодной учтивостью проговорила она. — И впредь заходите без чемодана. — Ну-с, что ещё?

Я, не слишком полагаясь на свои знания, тяжело топтался на месте.

— Скажите, пожалуйста… Много желающих поступать на отделение японского языка? — неуверенно, извиняющимся тоном спросил я.

Громоздкий стул, принявший несоизмеримый с ним груз тела, резко скрипнул. На бесстрастном, ничего не выражающем лице дамы мучительно разошлись подведённые чёрным карандашом брови. В чертах его, в сжатых губах выразилось глубокое удивление наивностью сумасбродной идеи морячка подать заявление на самое престижное отделение. Блаженное неведение скромного абитуриента умилило её. Морщинки в тесной выемке между приподнятых грудей разошлись и подобрели. Тёмная синева пытливых глаз посветлела лазурью.

Наивность не порок, а свойство души, и потому неприступная наружность дамы сменилась выражением доброжелательности и снисходительности.

— Набираем группу из десяти студентов–японистов, — последовал ответ. — Подано четыреста с лишним заявлений. Конкурс более сорока человек на место.

— Так много? — совершенно растерялся я.

— Что делать? — развела руками секретарь приёмной комиссии. — Восток — дело тонкое. Все хотят стать дипломатами, военными атташе, консулами, послами.

За распахнутым настежь окном шелестели листья дуба. Лёгкий ветерок играл каштановой прядью увядающей женщины, упрямо не признающей приближение неизбежной старости. Открытое спереди васильковое платье с короткими рукавами обнажало припудренные пухлые руки и шею с явной целью немного щегольнуть их воображаемой свежестью.

— Может быть, пока не поздно, перебросить документы на другой факультет? На юрфак, к примеру, или на истфак?

Я нерешительно переминался с ноги на ногу, колеблясь в выборе жизненного пути. Одолевали сомнения: правильно ли сделал, сунувшись на японский? Откуда было знать, что сюда ломится такая прорва умников?

— Доводите до конца ваш авантюрный замысел, — ответила она, кончиком носового платка подправляя помаду на губах и посматривая в маленькое зеркальце. Подняла на меня тщательно ухоженное лицо:

— Но помните: все четыре экзамена надо сдать только на пятёрки. И ни на один балл меньше! Иначе — никаких шансов. А не пройдёте по конкурсу на японский — по итогам экзаменов поступите на другой факультет.

Её синие глаза, с которыми хорошо гармонировали васильки на платье, смотрели на меня со скрытой усмешкой. Казалось, в них можно было прочесть: «И куда тебя несёт, недотёпу? С избранными не от мира сего решил потягаться?». Вслух же она посоветовала:

— Верьте в свои собственные силы, кто бы что ни говорил вам.

Я поверил. Я сдал. Английский язык, сочинение, русский язык и литературу, историю — все на пять. Двадцать баллов из двадцати возможных. Меня зачислили.

1 сентября 1965 года я стал студентом–первокурсником отделения японского языка Дальневосточного государственного университета.

В аудитории я присмотрелся к тем, кто в беспощадной схватке наделённых властью людей с толстыми портфелями и кошельками пробил своему отпрыску место на студенческой скамье рядом со мной.

Счастливчиками оказались Пётр Григоренко, Юрий Кужель, Владимир Павлятенко, Константин Скакун, Владимир Кучук, Виктор Совастеев, Борис Шенвальд, Владимир Глущенко, Алексей Клименко и ещё две девушки, фамилии которых, к сожалению, не припомню. Одна из них невзрачная и бледная как моль. Другая — яркая, броская красавица–блондинка, стройная и неприступная как статуя.

Из них только один Совастеев, простой парнишка из Уссурийска — золотой медалист поступил ценой десятилетней школьной зубрёжки. Остальные — все без исключения — протеже. Например, отец Алика Клименко в то время был начальником Приморского управления КГБ. Павлятенко оказался сынком сахалинского туза из облисполкома. У Кучука папа был крупным военачальником в Дальневосточном военном округе. Красавица–блондинка — дочь одного из бывших партийных вождей Приморского крайкома КПСС. Мать Владимира Глущенко работала зубным врачом в штабе ВВС Тихоокеанского флота, лечила там генералов–авиаторов, заодно нашёптывала на ушко одному–другому похлопотать за сына. «Лохматые руки» нашлись у Григоренко, Кужеля, Шенвальда, Скакуна и неприметной девчонки.

Большинство из них сторонились студентов–выходцев из простых семей, избегали общения с ними. Напыщенные прыщи–очкарики расхаживали в дорогих японских костюмах фирмы «Канэбо», размахивали супер–элитными «дипломатами» и «кейсами», как называли обтянутые замшей чемоданчики с шифрами–замочками. Сверкали бисерными галстуками, небрежно повязанными на белоснежных нейлоновых сорочках, блистали лакированными югославскими туфлями.