Валентин Иванов - Возвращение Ибадуллы Страница 67

– Я видел в одном городе делегацию советских людей, – говорил Эль-Мустафи, – У них такая же одежда, как у англичан и американцев, но сразу видно, что они другие, хотя у них и кожа такая же, как у врагов.

– Ты говорил с ними? – спросил Асаф. – Повтори все. Такие слова человек слушает весь день и не устает. Ты говорил, что на их землях нет заминдаров и страшных болезней…

– Да, там нет ни заминдаров, ни ростовщиков, ни купцов, продающих родину иностранцам…

В действительности Эль-Мустафи не так много знал о Советской стране, а в том, что он знал, было много и недостоверного и противоречивого. Но он не замечал этого.

Два или три года, проведенные им в исламистском универститете-медресе, оформили его ненависть к исламу за утверждение угнетения человека человеком как божественного установления. Занимаясь самообразованием, он сохранил духовную близость к народу и пользовался полученными в медресе знаниями, чтобы носить маску дервиша-дивоны и бороться также и с исламом. Его чувства были до крайности обострены сознанием национального угнетения. За измену родины и за союз с иностранцами он презирал и ненавидел крупных капиталистов и землевладельцев, высшее духовенство и аристократию, но не отрицал общества, построенного на праве частной собственности. Он не принадлежал ни к коммунистам, ни к социалистам. Он был демократом-националистом.

Для себя Эль-Мустафи отверг всякую мысль об устроении личного благосостояния. Во имя борьбы он был готов рисковать жизнью и рисковал ею. Но он твердо держался наивного убеждения, что достаточно изгнать иностранцев из пределов родной земли и поделить между бедняками землю, чтобы все стало хорошо… Советский строй привлекал его именно тем, что он отнял землю у богачей и отдал ее бедным и возвысил национальное достоинство человека. Об этом он и рассказывал своим товарищам.

…Водяная пелена ливня скрывала горы и леса. С каждым часом вспухал невидимый Инд. Стесненная крутыми берегами, река подымалась, начинала заходить в глубокий овраг, вверху которого стоял прикрывавший американскую базу барраж.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Трое суток с перерывами не больше чем на четверть часа шел дождь. На четвертое утро в однообразном шуме воды послышались новые, тревожные звуки.

В мокрой чаще заговорили испуганные птицы. Прокричала сизоворонка, свистнули дятлы, затарахтел дрозд. Перекличка происходила с минуту и смолкла.

Эль-Мустафи вышел из шалаша. Дождь струился по его полуголому телу, но закаленная кожа не чувствовала холода.

Что-то мелькнуло в струях дождя, и, как падающий парашют, на поляну опустился громадный филин. Высокий, точно пень, он смотрел на человека круглыми светлыми глазами и не видел его. Потревоженная в своем убежище, в темном закоулке дебрей, ночная птица поворачивала голову, прислушивалась. Встрепенувшись, она беспокойно приподнялась и издала пронзительный крик:

– Кооо!..

Лесные птицы ответили. Расправляя мокрые бурые крылья, филин подпрыгнул и исчез.

Эль-Мустафи углубился в лес. Босые ноги скользили и расползались по раскисшей почве. Вся трава под деревьями полегла, как бы указывая направление бегущей по склонам воде. Узкая, расположенная поперек склона выемка наполнилась доверху, и казалось, что теперь вся вода проходит над ней. Однако вот воронка водоворота. Дальше нашлось размытое место, в него вода текла с двух сторон и уходила внутрь.

А сколько невидимых путей нашлось между каменным основанием и наносным слоем почвы, скрепленным корнями?

Эль-Мустафи вслушивался. Ливень так шумел, что все остальные звуки беспощадно подавлялись. Только чувства птиц могли сказать о тончайшей жалобе натянутых корней, которыми деревья, как якорями, держались за трещины скального основания. Одни птицы могли различить мельчайшие шорохи уже начавшихся частичных сдвигов лесного массива по смазанным водой каменным плитам крутого берега.

Эль-Мустафи ждал. Ему казалось, что заливаемый дождем лес стоял особенно зловеще и грозно.

Между деревьями появились высокие тени. Уже не одни птицы тревожились. Опасность улавливали и менее чуткие животные. Олень уводил снизу робких безрогих оленух. Гладко лакированный дождем, он осторожно вступил на гребень выброшенной из канавы земли. Впервые узкое твердое копыто встретило не знакомую опору лесной почвы, а что-то непонятное, похожее на предательский край топкого болота. Олень медлил, но не было другого пути. Прыгнув с места, он легко перемахнул через преграду, и оленухи последовали за своим покровителем.

Эль-Мустафи прижался к стволу дерева. Его темная блестящая кожа сливалась с корой. Он не шевелился.

За оленями пришли дикие свиньи. Они сердито и бесстрашно бросились в воду.

Мрачно и не спеша мирная семья черных медведей выбрала место для переправы. Медведица толкнула в воду медвежонка, вслед переправился старик. Он повернул голову к человеку и помедлил, но не для ссоры – черный медведь не задирает человека. Он как бы собирался что-то сказать, да раздумал и потащился за своими. Всем своим недовольным видом он горько жаловался на злую судьбу, которая в совершенно неподходящее время выгнала его из любимого, обдуманно выбранного места в сухой пещере.

Эль-Мустафи показалось, что канава начинает расширяться… Снизу, из леса, больше никто не шел, переселение окончилось. Громадный кусок леса покинут. Когда же это начнется? Скоро, сейчас. Птицы и звери не ошибаются, когда готовится оползень.

Владей они речью, сколько предупреждений сегодня получил бы Эль-Мустафи!

– Что же ты стоишь, человек? Великая опасность грозит этим местам! Разве ты не знаешь, что такое горный оползень, безумный?

Ливень стихал. Наступил очередной короткий перерыв. Временно истощив запасы воды, небо очистилось от туч. Насыщенная до предела влагой земля наполняла лесной воздух своим тяжелым дыханием.

Эль-Мустафи вывел товарищей на безопасный высокий гребень. Отсюда было видно далеко, открывался весь противоположный берег и сам Инд, вспученный, мутный, буйный. В глубоком овраге на его южном берегу, где нашли свое первое пристанище упорные работники, уже образовался залив. Часть леса в овраге была затоплена. Высокие деревья по пояс стояли в воде.

Ветра не было, и деревья на склоне берега были неподвижны. В небе все шире расходился синий просвет. Наконец в него хлынули радостные лучи, и над Индом вспыхнула великолепная радуга: охватив полнеба, красочный мост перебросился через реку и лег на лес под ногами людей.

В эту минуту, точно под тяжестью радуги, высокие вершины деревьев затряслись в беспорядочной качке. Массив леса разделился. Осталась узкая лента под гребнем, а остальное поползло вниз, к Инду.