Виктор Авдеев - Ленька Охнарь Страница 68

Ему уже рассказали о том, как Яким Пидсуха встретил на пекарне исполкомовцев-активистов. Накануне драки у Бакитькиного хутора Яким приходил в лес за сухими корягами для печи, сушняком на растопку и видел, как Охнарь обыграл в карты «френчика» и заставил работать за себя. И тогда, на поляне, и позже, на крыльце веранды, яблоки у Охнаря он отбирал по закону сильного и немого соучастника: так поступали люди преступного мира. Значит, Яким «свой»? Так про него и передавали. Жили Пидсухи в селе, недалеко от знаменитого Гуляй-Поля — гнезда батьки Махно. Якимов отец с пулеметом на тачанке и под черным знаменем сопровождал в походах гривастого атамана и то ли сгинул от пули бойцов Котовского, то ли затерялся за Днестром в просторах Румынии, куда улепетывали остатки разгромлённых банд. Мать Якима гнала самогон, в хате их часто слышались разгульные песни, пьяный, бешеный перепляс каблуков; потом она загадочно исчезла из села, и никто ее больше не видел. Одни говорили, будто ее увез анархист поп-расстрига, другие — что Пидсушиха испугалась чекистов и сама сбежала в просторы далекого Алтая. Осиротевшего хлопца поглотила жадная улица. Несколько лет назад его судили вместе с тремя другими беспризорниками: они накинули петлю на шею пожилой, богато одетой женщине, потащили ее в подворотню, чтобы ограбить, но по дороге она скончалась от удушья.

Охнарь задумался: не сгодится ли ему Яким в товарищи? Правда, великоват, настоящая колокольня, да не один ли черт? Конечно, в колонии он пользуется почетом — пекарню доверили, но все же не похож на активиста: на собраниях не выступает, не призывает лучше ишачить, держится в стороне. Едва ли такой окажется предателем и выдаст.

Осторожно действовать Охнарь не любил и не умел. Дождавшись, когда колонисты разбрелись по спальням, он тихонько отправился в пекарню. За соснами дотлевала заря, и казалось, что там разбросан жар, головешки от погасшего костра. На хуторе у Бакитьки хрипло надсаживался пес, потом вдруг начинал визжать, точно его били. Охнарь зябко ежился: что это холодно стало, никак, туман опускается? Света в окошках не виднелось, и он подумал, не завалился ли парень на кровать, когда едва не наступил на его длинную босую ногу и вздрогнул.

Яким тихо, как домовой, сидел на пороге, дверь в чулан была открыта. Он был в одних трусах, смутно выделялись здоровенные плечи, темные от загара длинные руки. Наверно, решил перед сном подышать свежим воздухом, вечер-то, оказывается, душный, роса и не собиралась выпадать, скорее похоже, что с неба еще оседает дневной зной.

— Я думал, ты уже кемаришь.

Минут пять Яким молчал, словно не замечая Охнаря. Наконец обронил:

— Ну, а если и кемарю, тебе не все одно? Душа за меня болит?

— Во, не хватало! По мне, хоть провались со своей хлебней.

— Чего ж шатаешься, как серый?

Прием был далеко не дружелюбный. Однако где, кто и когда радушно принимал Охнаря? Лишь несколько прежних уличных дружков знали, что он рубаха-парень и всегда готов поделиться с товарищем последней папиросной затяжкой, глотком воды, а в случае нужды и пожертвовать за него свободой.

Ленька присел рядом на порог.

— Я зачем пришел: огоньку у тебя нету?

Опять Яким долго молчал.

— Колонию, что ли, собрался поджечь?

— Цигарку.

— Любишь курить — имей свои серники. Где ж твоя цигарка?

— А я у тебя хочу позычить.

Яким усмехнулся, его выпуклые глаза потеряли холодное и сонливое выражение.

— Понятно. Дай кума ложку маслица сковородку подмазать. А еще дай мучицы мерку, да соли кулек, да дрожжей пачку, я блины поставлю. Когда ж начнешь свои печь, позови меня столовничать. Так? Ловкая ты сопля, Охнарь, но и меня не пальцем делали. Имей, мужичок, свой табачок, а тогда и приходи в гости.

На втором этаже здания, в комнате воспитателя, погас свет, и вся колония погрузилась во мрак. Лишь слабо светилось узкое продолговатое окно внизу, в проходной, где на ночь располагались дежурные сторожа. Все яснее проступали звезды, далеко над лесом вспыхивала сухая зарница, обещая на завтра ясный, жаркий день. Издалека, от Нехаевки, донесло песню: видно, там гуляли парубки и девчата. За невидимым в темноте прудом пискнула какая-то пичужка.

Ленька огляделся по сторонам, негромко и просто сказал:

— Собрался нарезать отсюда плеть.

Он подождал, что ответит Пидсуха. Тот по-прежнему молчал — то ли выжидал, что еще скажет Ленька, то ли зевнул в это время.

— Рвем на пару? — прямо предложил Охнарь и кивнул в сторону кулацкого хутора за лесом. — Муку твою загоним Бакитьке. Можно еще новые вожжи в конюшне забрать, сбрую. Как смотришь? Не на всю же свою житуху ты привязался к печке?

— Верно, — неожиданно согласился Яким. — Долго в колонии сидеть нечего.

— Во, во! — оживленно подхватил Ленька. — И я не камень. Так чего ждать!

Теперь Яким круто повернулся к Охнарю и смотрел на него с любопытством, интересом. Его сонливость, высокомерное равнодушие исчезли, словно растаяли с последними отблесками зари. Верхняя толстая губа у Якима заметно темнела от пробивающихся рыжих усиков, от больших ушей по щекам и на выступающем подбородке курчавился мягкий пушок, руки, лежавшие на коленях, напоминали вилы с пятью рожками. Он вдруг встал и молча ушел в пекарню. «Куда смылся? — подумал Охнарь. — Ну и здоров. Верблюд!»

На пороге чулана вновь вырос Яким, сел на прежнее место, распустил завязку объемистого кисета, насыпал Леньке на газетину щепоть махорки. Свернув себе толстую самокрутку и слюнявя ее языком, невнятно сказал:

— Свистнуть муку и хомуты — дело нехитрое. Можно прихватить еще что-нибудь и посвыше, а дальше?

— Го! Не знаешь, что дальше? Загоним барахло, поколбасимся на всю губу! К девочкам пойдем. У меня корешок есть, Васька Блин, — может, найдем в Ясиноватой на бану. А то Червончика, Павлика Москву… Да мало ли я еще кого знаю? Все ребята деловые, на ходу подметки режут и тут же продают. Уж тряхнем житухой — будь здоров. Чего в этой богадельне киснуть?

— Тоже можно, — неторопливо подтвердил Яким. — А дальше?

— Что ты заладил, как сорока: «Дальше! Дальше!» Откуда я знаю, что будет дальше? Еще какое — нибудь дело возьмем. Украина велика, а Россия того больше, найдется для нас работенка. Главное — нарезать отсюда. Чего тянуть кота за хвост? Зря я к тебе раньше не подошел. Думал, ты из тех… — он покрутил пальцами руки, словно что-то завинчивая. — А ты, оказывается, своим остался.

Чиркнула спичка, расцвела голубым огоньком. Яким сперва прикурил сам, затем сунул ее к цигарке собеседника.