Игорь Андреев - Приключения 1986 Страница 69

ИНТРОДУКЦИЯ

(окончание)

Кто его знает, может быть, мой ленинградский приятель был колдуном. Ведь не случайно он посоветовал мне до отплытия дизель-электрохода передохнуть во Львове. Дело не только в том, что город этот немного волшебный, что выяснено давно и многими: он как бы поглощает приезжего, очень быстро заставляет жить по своим законам — неспешно, с чувством, с толком, с расстановкой, ритуально попивая кофе в многочисленных кофейнях, и беседу, пусть даже случайную, вести с той же ритуальной торжественностью, будто на сцене театра.

Но так ли, иначе ли, но город помог собраться перед броском через океан. Может быть, ожило, вспыхнуло все то, что казалось уже кипой пожелтевших документов, чем-то совсем не сегодняшним, а безвозвратно ушедшим в прошлое, во всяком случае, эмоционально.

А кроме того, я отыскал в одной из гостиниц (а их во Львове около тридцати, есть и совсем маленькие, построенные бог знает когда, но очень милые сердцам ревнителей старины) своего случайного попутчика. Было это непросто. Но все вышло, как в детективном кинофильме — вошел в холл, увидел седого человека, утонувшего в кресле, в круглых очках и с местной газетой в руках.

Он даже не удивился:

— Знал, что вы придете… Сам не знаю почему… Но ждал.

Мы беседовали о разном. О его юности, которая была украдена войной, о его друзьях, которые домой не вернулись и похоронены кто на Дону, кто на Днепре, кто на Дунае, кто на Висле, кто на Одере, а кто и в безымянных местах.

— Не забыть! — говорил он. — Дело не в злопамятстве. Поверьте, несмотря на все, что вынесли, не о мщении речь. Но от момента, когда люди это забудут, все может повториться. Важно, чтобы вы и ваши товарищи помнили. И ваши сыновья, мои внуки. А где Станислав, о котором вы рассказывали?

— Его уже нет в живых. Инфаркт. Потому и Львов для меня сейчас несколько иной. Нельзя зайти вечером в кофейню у гостиницы «Интурист» в твердой уверенности, что отыщешь там Станислава…

— В каком-то возрасте обязательно вступаешь в период потерь, — сказал старик. — Древняя истина, но ей всегда удивляешься и осознать не можешь. Впрочем, для меня этот период начался в юности. Есть песня про безымянную высоту. Для кого-то она, может быть, обычная, а я слушаю, едва слезы сдерживаю. Это ведь мои товарищи лежат на той безымянной высоте. Каждого из них помню… Что за программка у вас в руках? Старая? Почему бумага не пожелтела? Значит, качество было хорошее. Дайте взглянуть.

Это была программа концерта, которую давал русский маршевый запасной 6-й батальон во Львове. Остальное не расшифровывалось. Какого полка, какой дивизии был этот батальон? Где состоялся концерт? Ясно, что во Львове, но в каком именно зале? Видимо, по причине военного времени все это держали в тайне. Но сама программа была издана на славу — синее с золотом. Сообщалось, что концерт состоится 6 апреля по русскому стилю и 19-го — по европейскому. И начинался и заканчивался концерт хором «Боже, царя храни». Но пришлось сыграть и сербский, и черногорский, и английский, и бельгийский гимны, а также «Марсельезу», с которой еще десять лет назад рабочие строили баррикады в Москве и Екатеринославе. Но нельзя было иначе — союзники. Поэтому «Марсельезу» стыдливо назвали французским гимном, не расшифровывая, что это такое. Были в программе также марш Длутека «Вступление в Галицию», хоры, прапорщик Карстенс, взявший себе звучный псевдоним Гарди, пел романс «Венеция» и песенку Герцога из оперы Верди «Риголетто», а рядовые Концов и Баварцев должны были исполнить на кларнетах дуэт Вильбао «Моряки».

Отзвучало, ушло — куда оно все делось? Сохранилась лишь программка, не имеющая никакого значения даже в качестве случайного исторического документа. Совсем никому не нужная, но напоминающая о другом — забыть легко, выполнить куда труднее. То ли старик угадал мои мысли, то ли сам думал о том же, но вслух он произнес следующее:

— Вы недаром ехали на два дня во Львов. Вроде. бы и без цели. Но в жизни часто так бывает, что потом случайное оказывается неслучайным, будто бы ненужное — очень нужным. Не дать забыть, не дать забыть— вот что сейчас очень важно… Новым людям не дать забыть, тем, кто о нашем опыте не знал. А опыт этот стоит многого… Без него невозможно стать подлинно мудрым… Может быть, лишь разумным, толковым, но никак не мудрым… Желаю вам успехов. Не сглажу, не волнуйтесь. Глаз у меня добрый…

ЭПИЛОГ,

который правильнее было бы назвать прологом

И вскоре я вновь был на пути в Ленинград. Теперь в окна вагона светило солнце. Все вокруг казалось чистым, умытым, будто к какому-то празднику приготовившимся, — и леса, и просеки, и мосты, и бегущая почти рядом с колеей ленточка асфальтовой дороги, перроны малых и больших станций. Светло и спокойно могло бы быть на душе. И уже не шло на память искореженное детство, осветительные ракеты, вой бомб и младшая тетка — певунья, которая не спешила в самодельное бомбоубежище (их называли «щелями»), боясь, что так и не узнает, как было дальше у князя Андрея с Наташей Ростовой, — не хотела терять минуты на то, чтобы прятаться. Вернее, все это помнилось и ни на минуту не забывалось, но как бы отошло куда-то, за частокол лет, стало совсем дальним, уже размытыми воспоминаниями.

Смотрел в окно и думал о том, что ждет в Ленинграде товарищ — один из тех, кто принимал участие в поисках еще сохранившихся свидетелей, документов. Вместе с ним плавали мы на моторной лодке от Ленинграда до Одессы, по пути древних варягов, частенько ходивших в «греки», — мимо Старой Ладоги и Новгорода, рыбачьего поселка Взвада в устье Ловати и Холма. Холм не спасли. Новгород спасли чудом. Вернее, его не успели до основания разрушить и то, что хоть частично уцелело, восстановили. Ленинградский товарищ был из тех, кто советовал поплыть через океан, ничего не загадывая, на свободный поиск — а вдруг удача.

И я еще не знал, что в Северном море встречусь с традиционным североморским штормом. А до Северного моря будет злой балтийский ветер, когда выходить на палубу не хочется. Буду сидеть в каюте и раскладывать на столе блокноты, копии расписок, оставленных во Львове фашистскими искусствоведами в военном. Перечитаю вырезку из одной зарубежной газеты — в Нью-Йорке, в знаменитом Метрополитен-музее выставлен для всеобщего обозрения автопортрет Альбрехта Дюрера.

Впереди многое. Я буду читать в каюте статью в журнале «Пари-матч» — репортаж об американской фирме «Бринкс», специализирующейся на охране произведений искусств из коллекций миллионеров. Сюда, если хозяин надолго уезжает по делам, можно принести ценные полотна, уплатить требуемое количество долларов и быть абсолютно уверенным в том, что все останется в целости и сохранности. Ночью вход в хранилище фирмы затопляется водой. На случай пожара заведены газовые огнетушители. Они не причиняют вреда холстам.