Николай Агаянц - Поединок. Выпуск 2 Страница 7

Глория ушла в сад.

С полчаса я толкался в толпе леваков, разгоряченных смелостью собственных суждений и дефицитным американским виски. Усердно поддакивал самым абсурдным высказываниям. Раздавал направо и налево визитные карточки. Записывал телефоны новых друзей, уславливался о встречах. Порой я ловил на себе внимательный взгляд-Жака. Наконец он не вытерпел:

— Работаешь, Счастливчик? — и понимающе подмигнул.

Баста! На сегодня хватит! Я вышел из бунгало к своей машине. В небе горели крупные, как на рождественской елке, звезды, увенчанные Южным Крестом, С океана докатывался глухой рокот прибоя. Пряно пахли араукарии.

— Простите, О’Тул, вы не в Сантьяго? — Я узнал голос Глории. Она появилась из темноты сада.

— Да, сеньорита.

— Я с вами, если не возражаете.

— Ну что вы, сеньорита. Почту за счастье.

Я включил зажигание, дал полный газ и рывком вывел юркую «тойоту» на дорогу. Коснувшись сухого асфальта, колеса несколько раз провернулись с резким визгом (Кэт в таких случаях обычно ворчала: «Дожил до седых волос в бороде, а все ведешь себя, как мальчишка»). Долго ехали молча. Молча проскочили мост через реку Рапель. Компаньера Рамирес не выказывала никакого желания общаться с нахрапистым и развязным иностранцем, кокетливо щеголяющим левой фразой. Мне стало совестно:

— Я должен извиниться, Глория, за свое фиглярство. Сам не знаю, что вдруг на меня нашло.

Пролетарская мадонна милостиво улыбнулась и попросила сигарету. Это уже было похоже на перемирие, хоть и вооруженное. Я попытался расшевелить ее. Заговорил о Канаде. О скованных льдами зимних озерах, о белом безмолвии Арктики, о неоглядных прериях и непроходимых лесах, об огненных всполохах кленов «индейского лета». О печальной участи загнанных в резервации потомков Монтигомо Ястребиного Когтя.

— Резерваций в Чили нет, — краем глаза я заметил, что Глория повернулась ко мне, — но во всем остальном — до недавнего времени — нашим индейцам приходилось не легче, чем вашим.

В 1970 году с группой журналистов я был привлечен к работе над докладом парламентской комиссии, занимавшейся расследованием положения коренных обитателей Канады, потом даже выпустил брошюрку «Автономия или ассимиляция? Два взгляда на одну проблему». Так что тему знал, прекрасно ориентировался в ее хитросплетениях и потому в разговоре с Глорией мог, не кривя душой, осудить политику «бледнолицых» по отношению к индейцам, где бы в Западном полушарии они ни жили.

Глория с интересом и, похоже, с симпатией выслушала меня, а потом заметила:

— Эта проблема — что лучше для индейцев, ассимиляция или автономия — чилийцам тоже знакома. Некоторые из наших ученых отстаивают идею создания автономных индейских республик. Но не все разделяют эту точку зрения. Есть у меня в Техническом университете знакомый индеец-мапуче. Хуан, как и я, член комсомола. Судьба его народа ему, разумеется, не безразлична: он ревностный сторонник сохранения национальной самобытности индейцев, их культуры, традиций, языка. Однако решение вопроса ему видится не в организации замкнутой общины аборигенов, а в обеспечении им таких условий, которые позволят индейцам стать не на словах, а на деле равноправными гражданами республики. Этим сейчас и занимается правительство Народного единства. Хотите, я познакомлю вас с Хуаном Амангуа?

«Ох уж мне эти милые партийные пропагандистки! Говорит, как пишет». А вслух я произнес:

— Конечно, буду рад. Равно как и новой возможности встретиться с вами и поговорить обстоятельнее. Признаться, я слабо разбираюсь в оттенках левой политической палитры.

— Вот как? — удивилась Глория. — Обычно люди вроде вас и Шефнера большие доки по этой части.

— Боюсь, вы составили обо мне превратное представление. Я связан с консервативными, выражаясь вашим языком, буржуазными изданиями.

— Значит, интерес к левым у вас чисто профессиональный?

— Отнюдь. Разве буржуазный журналист не может симпатизировать справедливому делу? Вспомните испанские репортажи Хемингуэя... Или, на худой конец, — я хмыкнул, — некоторые корреспонденции вашего дружка Леспер-Медока...

— Дружка? — Глория пожала плечами. — До сегодняшнего вечера я и встречала Жака всего дважды. Он брал у меня интервью. Зазвал на этот дурацкий уик-энд: говорил, что будут интересные люди, а собрались какие-то умничающие позеры и бахвалы...

— К ним вы, естественно, относите и меня, — поддразнил я девушку.

— Ну, отчего же! — ее голос был мягок и дружелюбен.

Дорога кружилась в звездной осыпи ночи. Разлапистые деревья серебрились в лунном свете. Подмаргивали фары встречных машин.

Смутные чувства оставила эта первая встреча с Глорией. Мучило, что и с этой сразу понравившейся девушкой во имя проклятой работы, во имя задуманной книги приходилось лицедействовать, играть роль человека пусть не самых крайних, но все же радикальных взглядов. Вынужденное притворство оставляло неприятный осадок.

При встречах я рассказывал Глории о своих журналистских шатаниях по белу свету, о передрягах, в которые попадал в погоне за сенсационным материалом. Попадал — и с честью вновь выкарабкивался из самых запутанных и опасных ситуаций, чем и заслужил у своих коллег репутацию счастливчика. Рассказы об этих лихих похождениях вроде бы впечатляли мою внимательную слушательницу.

Мы виделись все чаще.

Постепенно я входил в круг ее товарищей.

В начале апреля комсомольцы удостоили меня «высокой чести» — взяли с собой в агитационную поездку в захваченное мировцами небольшое поместье «Сельва верде», неподалеку от Сантьяго (вооруженные отряды левых экстремистов в ту пору кое-где прибегали к противозаконной экспроприации земельной собственности, мешая планомерному осуществлению в стране аграрной реформы).

— Стой! Кто такие? — Прислонившись к столбу давно некрашенных ворот, стоял мальчишка в расстегнутой до пояса отстроченной рубашке, в узких кожаных брюках и щегольских полусапожках со шпорами. Он играючи, по-ковбойски, вертел на пальце шестизарядный наган с рукояткой, инкрустированной перламутром. Насмотрелся, бедолага, плохих голливудских вестернов.

— Хота-Хота Се-Се![1] Приехали в гости! Открывай! — спокойно ответила Глория, не снимая рук с руля. «Джип» въехал во двор. Створки ворот за нами захлопнулись.

На потемневших от времени выщербленных ступенях, ведущих к парадному подъезду господского дома, развалились парни, которые при нашем появлении и не подумали сдвинуться с места. Рядом с ними валялись карабины, на крыльце тускло отливал вороненой сталью ручной пулемет.