Юрий Федоров - Искатель. 1967. Выпуск №5 Страница 7

Когда они вошли в вестибюль, с подоконника поднялся навстречу человек.

— Товарищ Романов, — сказал он, — а я вас по всему городу ищу. Из ЧК меня сюда направили.

Это был Ремизов.

— Новости есть, — пробасил он.

— Поднимемся ко мне, — оказал следователь.

Войдя в номер, Романов показал Антону на единственную кровать, сказал:

— Ложись, спи.

Антон удивленно посмотрел на него.

— А вы?

— Ложись, ложись, — сказал Романов, — я устроюсь.

Антон лег и сразу же уснул. Следователь снял шинель и накрыл его.

Ремизов, молча наблюдавший, как Романов укладывал Антона, сказал, улыбнувшись:

— Только до подушки и дотянул…

— Малец, — сказал следователь, — устал. Ему бы еще у мамки быть… А вот мотается…

— Сынишка? — спросил Ремизов.

— Нет, — просто ответил Романов, — беспризорник.

Он взглянул на спавшего Антона, повторил:

— Беспризорник… Сколько детей сейчас вот так мается! Уверен, что в ближайшее время этим займутся самым серьезным образом. Так дальше не может быть…

Накрыв шинелью Антона, следователь сел к столу.

— Ну, так что за новости?

— Баркас с «Атланта» нашли, — сказал Ремизов. — Наш буксир с Азовщины пришел и привел его. Где-то около Синявок подобрал. Рыбаки сказали. Баркас целехонек, даже анкерок с водой под банкой лежал.

— Так… — сказал Романов. — Интересно…

— Я думаю вот что, — наморщил лоб Ремизов, — с «Атланта» они снялись и куда-то хотели путь держать. Но в тот день буря была и силенок выгрести у них не хватило. Ветер, между прочим, был с юга — их и понесло к Таганрогу. Но в Таганрог баркасом с «Атланта» идти не резон — сразу заметят, они и пристали у Синявок. Пешком от Синявок до Таганрога — рукой подать, да к тому же берегом не видно, кто идет да что… Так что искать их, думаю, надо в Таганроге.

— В Таганроге, — повторил Романов. — Говоришь, в Таганроге? Ладно.

Ремизов поднялся.

— Я уже час тебя, товарищ, жду, да вот проговорили еще. Побегу в порт. Два судна поставили под погрузку. Беспокоюсь. Люди с ног валятся. Если до ледостава не успеем грузы вывезти — труба… Бывай!

Он протянул Романову руку, застегнул бушлат и заторопился.

Следователь вновь сел к столу. Достал из портфеля капитана «Атланта» конверт и вытащил письмо.

В коридорах не было слышно ни звука. Гостиница спала.

Романов перечитал письмо раз, затем еще… Хотелось есть.

Читая, Романов опустил руку в ящик стола, отыскивая хлеб. Но ящик был пуст, и рука, пройдя по чистому листу газеты, вернулась на стол.

«А почему письма, — подумал он, — отправленные капитаном «Атланта», оказались в столе? Они же должны были остаться у этих людей».

Романов поднялся, прошел по комнате, по привычке побарабанил пальцами по холодному стеклу. Ночь была черна, Начинался дождь. Ветер рванул на бульваре акации, бросил в окно желтые листья.

«Может быть, капитан «Атланта» не знал людей, которым писал письма, — ему были известны только адреса? А по приезде приглашенные капитаном предъявляли его письма как пароль, и они вновь оказались у него. Может быть, так, а может, и нет. Но если это так, то письмо, найденное в портфеле капитана, тоже пароль… Кто пригласил его в гости? Кому он должен предъявить письмо?»

Задача все больше и больше усложнялась. Возникали новые вопросы. Почему капитану или его людям так был нужен портфель с письмом? Почему они подвергали себя из-за этого письма риску? Или человек, которому нужно было предъявить письмо, тоже не знал капитана «Атланта»?

Только к утру следователь ненадолго уснул, устроившись на крохотном и шатком диване. Рана давала знать: в боку саднило, и, видимо, поднимался жар — губы сохли, хотелось пить.

Засыпая, он еще раз подумал об Антоне. Тот спал, чуть слышно посапывая. Романов не привык жить одиноко. Так сложилась жизнь, что всегда были вокруг него люди. На фронте, в казарме ли, в случайной ли хате, в окопе ли — постоянно рядом раздавались голоса, люди говорили, мечтали, спорили, готовились к бою или отдыхали после боев, но так или иначе кто-то живой находился рядом, и последнее время одинокое житье в гостинице Романова тяготило. То, что сейчас рядом он слышал дыхание пусть даже незнакомого человека, его радовало.

Проснулся Романов от мягкого солнечного тепла, щекотавшего лицо. Солнце поднялось, и его лучи, ворвавшись в комнату, упали на диван. Романов поднялся и, не мешкая, пошел умываться. Когда он вернулся, Антон уже встал, и Романов, передав ему мыло и полотенце, накинул шинель и спустился на первый этаж.

По утрам в коридоре первого этажа бывало людно. Весь гостиничный народ собирался здесь. Это были люди в гимнастерках, в шинелях, в бушлатах, в кожаных куртках. На первом этаже выдавали многочисленным командировочным и старым жильцам гостиницы утренний паек — осьмушку хлеба и половину вяленой воблы или горько-соленой селедки, иногда половину рыбца. Народ подбирался в гостинице все больше здоровый, крепкозубый, которому и рыбец и осьмушка хлеба были, как говорится, «на один укус», но уныния на первом этаже никогда не бывало. Громко раздавались голоса, гремели сапоги, слышались смех, шутки.

Антон ждал Романова. Позавтракали они быстро, запили воблу холодной водой, завернули портфель в старую газету и, спустившись на улицу, зашагали к вокзалу.

Антон шел впереди шагов на двадцать. Так они договорились еще в гостинице.

День был хорош. Так бывает в Ростове поздней осенью. Сегодня льет дождь, ветер гремит по крышам, низкие облака придавили город, и кажется, что это надолго, уже до холодов, до снега, а назавтра, смотришь, ушли облака, и бездонной голубизны небо распахнулось над городом, утих ветер, и словно вновь вернулись мягкие и теплые дни бабьего лета. Медленно летит и кружит в воздухе паутина.

Антон шагал по тротуару, довольно щуря глаза под солнцем.

Давно ему не было так хорошо — и сыт был, и выспался, и знал, что к вечеру будет у него над головой крыша. Для человека, который сейчас шел сзади него и внимательно следил за ним взглядом, Антон был готов сделать все, что бы тот ни приказал.

Так прошли они по Таганрогскому проспекту, свернули на Садовую, прошли один переулок, второй, спустились к Темерничке. Впереди загудел паровоз и смолк. Антон внимательно приглядывался к идущим навстречу людям. За переездом зарябила пестрая привокзальная площадь.

Вокзал жил лихорадочной, нездоровой жизнью. Поезда отправлялись нерегулярно. Когда к перрону, отдуваясь, подходил длиннющий состав, сформированный и из пассажирских вагонов, и из товарных теплушек, и из каких-то фантастических горбатых вагончиков не то с немецкими, не то с венгерскими орлами, желтым намалеванными на стенах, привокзальная площадь поднималась разом и штурмом брала вокзальные ворота. Ни милиция, ни железнодорожники, замотанные бессонными ночами и неурядицами, — ничто не могло удержать людского потока. У вагонов разгорались жестокие схватки. Паровоз бессильно и жалобно гудел и трогался. Счастливцы свисали с крыш, с торжеством восседали на буферах. Неудачники вновь возвращались на площадь, к привычной уже обстановке вокзального житья. На площади все что угодно можно было купить, обменять, продать.