Иван Петров - Красные финны Страница 7

Были и другие основания для нашего беспокойства за сохранность провозимого оружия. Отход белых на север страны еще не был закончен, и отдельные лыжные группы врага проникали к линии железной дороги. Первый эшелон с оружием, проследовавший по этому же маршруту немногим ранее, на перегоне перед Выборгом подвергся обстрелу. В перестрелке был ранен один из братьев Рахья — Иван. Были и еще потери. Это нас настораживало, но вообще настроение было бодрое. Еще бы, столько оружия везем, даже пушки есть!

Все обошлось благополучно. Видимо, нам помогли местные Советы и солдатские комитеты.

В пути мы много пели и шутили. Вошедшая в поговорку молчаливость и угрюмость финнов — только внешняя оболочка их веселого нрава.

В Петрограде нам выдали папиросы, а раз выдали — надо курить! Девчата ворчали: «Господи! — Дышать нечем!» Но ворчали несерьезно, больше для вида. Иногда ребята позволяли себе лишнее. Тогда в дело вмешивался дядя Эйно, добрейшей души человек. Обращаясь к девчатам, поучал:

— Дурочки вы еще. Молодые. Вам же на пользу — к жизни приучаем. Я свою Вильгельминовну так выездил… — и он ввертывал такое, что девчата, заткнув уши, вылетали из купе. Все знали, что его Вильгельминовна — женщина бездетная, крутого нрава и держала его, моего шефа по плотницкой профессии, в большой строгости. Здесь же он потому так и разыгрался, что не висела над ним ее карающая десница. Все знали это и в свою очередь подшучивали над ним:

— Уж скажем мы Вильгельминовне, какие пакости ты о ней рассказываешь.

— Я ж пошутил, — оправдывался дядя Эйно. — Неужели будете сплетничать?

Так с песнями и шутками, в табачном дыму, за одни сутки докатили до Хельсинки.

Разместили нас в каком-то правительственном здании — сенат бывший или канцелярия генерал-губернатора. Просторные залы, кабинеты. Дорогие столы, стулья и… отчаянный холод.

Кормили умеренно. Не ожиреешь, да ведь и дел никаких — лежи и покуривай! Так прошло двое суток, но мы шутили: от лежания еще никто не умирал!

Начальники куда-то уходили, возвращались, посовещавшись, опять уходили.

Но вот, наконец, и команда: в поезд, на Тампере!

Тогдашний Тампере — небольшой городок. Мы заняли холодное здание школы. Начальники здесь, как и в Хельсинки, тоже забегали. И тоже совещались.

Кормили нас сносно в столовых и кафе города. И девушки, еще почти дети, нам пели:

Посади ярко-красные розы на моей могиле.Они расцветут, как символ наших идей…

Красивая песня, но не боевая, скорее унылая. Потом подали лошадей, и мы, по пять-шесть человек в одних санях, выехали на север, на фронт. Выехали необученными, без теплого обмундирования и — в стране прославленных лыжников — без единой пары лыж.

Теперь, спустя полвека, было бы безнадежно пытаться проследить наш путь на север Финляндии, а потом бегство к стенам Тампере. Но одно селение на северном берегу длинного извилистого водоема, берущего начало почти у окраин Тампере, — селение Карьюла — более или менее уверенно помню. Именно здесь намечали мы создать тот ударный кулак, который должен был захватить центр белого движения, город Ваасу. Да, Ваасу, не менее того!

Ехали сюда довольно долго. Весело ехали, с песнями. Да почему было не повеселиться! Мы глубоко верили в непобедимость дела рабочего класса, верили в наши силы. И еще бы! Народ поднялся!

Многого не знали мы тогда, многого не понимали.

А между тем финская буржуазия учла уроки двоевластия в России и уроки Великого Октября. Она не хотела никаких соглашений на демократической основе, никаких совместных решений с прогрессивными силами. Она готовилась к вооруженному разгрому рабочего движения и физическому истреблению наиболее активной части рабочего класса, готовилась энергично и деловито. На среднем севере страны, в городе Вааса, окруженном крестьянским населением, довольно зажиточным и реакционным, создавалась Вандея финского образца. Там имелась военная школа белых, создавались запасы оружия и боеприпасов, тайно доставляемых из Германии. Туда прибывали егеря, получившие военную подготовку в немецкой армии, из буржуазной молодежи формировались вооруженные отряды, основа белой армии.

В слабой тогда партии финского рабочего класса не было единства, и она не имела четко выработанной тактики. На чрезвычайном партийном съезде, созванном уже после осенней всеобщей забастовки 1917 года, накануне вооруженных схваток с реакцией, только некоторые делегаты — Юрье Сирола, Куллерво Маннер и некоторые другие — отстаивали революционный путь действий, в котором тоже многое еще было неясно. Правые же на съезде выдвинули возражения: все достигнутое рабочим движением страны добыто испытанным путем парламентской борьбы, а не безответственными наскоками. Часть делегатов предложила изыскать пути примирения крайних течений в партии. На этом и остановились.

По-видимому, история возложила решение революционной задачи на плечи не подготовленной к этому политической партии и на класс рабочих, в течение десятилетий воспитанный в духе реформизма и христианской демократии. Чрезвычайный съезд, может быть, и не отражал подлинных устремлений всей партии и всего рабочего класса. Делегаты на съезд не избирались, а были приглашены по мандатам предыдущего съезда, состоявшегося до всеобщей забастовки, когда борьба еще не достигла высшего накала и смертельная опасность рабочим организациям была не так непосредственна, лишь едва вырисовывалась сквозь решетчатую завесу иллюзий.

Низовые же партийные организации более трезво оценивали обстановку в стране. Это они брали взаймы оружие у солдатских комитетов остававшихся в Финляндии русских гарнизонов в дни осенней всеобщей забастовки. Это тогда финские рабочие на свои скудные заработки по 100 марок за штуку покупали винтовки, доставляемые Иваном Рахья из Петрограда. Именно оружием они и отбили натиск буржуазии в те тревожные дни. Может быть, они переоценили первый успех, может быть, временное отступление врага приняли за его поражение. Представители Красной гвардии попытались склонить чрезвычайный партийный съезд на революционные решения. Но съезд не прислушался к их голосу, и попытка осталась безуспешной.

В дальнейшем и сами делегаты съезда не оставались на позициях его половинчатых решений. Одни сползли вправо, в лагерь реформизма, другие мужественно бились за жизнь и счастье своего класса. Погибали в этой борьбе или, как Отто Вильгельмович Куусинен, заслуженно вошли в историю мирового коммунистического движения. Всего этого мы не знали тогда и не понимали. Узнали потом, много позднее, из превосходного исследования Тууре Лехена «Война красных и белых», кажется, еще не переведенного на русский язык. Научил и жизненный опыт. Многое он дал, но лишил нас права на поспешное обвинение прошлого, меня — особенно: мала была моя роль в этих событиях.