Марк Азов - Визит «Джалиты» Страница 7

Собака которую грек видел на набережной, уже обошла несколько магазинов и вошла в кофейню. В детской корзиночке, которую она держала в зубах, уже лежали кое-какие покупки и деньги. Собака и покупала, и расплачивалась, и получала сдачу.

Кто-то из офицеров протянул руку — погладить её. Собака, слегка ощерившись, вежливо предупредила: не тр-рожь.

— У шотландских овчарок колли мёртвая хватка, — сказал человек с пустым рукавом, — похлеще бульдожьей. Её хозяин завёл специальные стальные клещи: разжимать челюсти.

Кофейня уважительно притихла. А буфетчик как ни в чём не бывало протянул руку к корзиночке, взял её из собачьих зубов и поставил на прилавок. Деньги переложил в кассовый ящичек красного дерева, из застеклённого шкафа вынул пачку «капитанского» табака расфасовки Стамболи в фольге, повертел её в руках и сказал:

— Без бандерольки не возьмёт. Дрессированная, черт.

Офицеры в кофейне дружно засмеялись:

— Не поощряет, значит, контрабанду!

Буфетчик с пачкой в руке ушёл в комнатушку позади стойки. Пока он отсутствовал, однорукий успел переселиться за столик грека:

— Простите, не имел чести знать…

— Ксенофонт Михалокопулос.

— Очень приятно… — он пробормотал что-то, точнее, проглотил свою фамилию — грек так и не расслышал — и вернулся к рассказу о собаке. — Чистопородная колли! У себя на родине в Шотландии эти колли не только овец пасут, но и детей нянчат. А у её хозяина, механика Гарбузенко, было очень много детей. В городе говорили: «Самая большая семья в Европе». В маленьких городках всегда находится что-нибудь самое большое в Европе. Но пока Гарбузенко, он в прошлом судовой механик, где-то плавал, тут вся семья вымерла. Тиф скосил. Да-а… Возвращается хозяин, открывает калитку — двор пуст. Только собака навстречу катит пустую колясочку… Эта колясочка до сих пор лежит у него во дворе вверх колёсами. Вы никогда не бывали у Гарбузенко?

— Не бывался.

— Жаль. У него вывеска на заборе тоже, говорят, самая длинная в Европе, а может, и в Азии.

Буфетчик тем временем у себя в комнатушке достал из ящичка бандерольку — бумажную полоску с казёнными, ещё царскими печатями (когда-то без этих бандеролек не дозволялось продавать привозной табак во избежание контрабанды) и написал на оборотной стороне: «Грек в городе». Полоской он опоясал табачную пачку и вернулся к стойке.

Собака ждала. Как только буфетчик положил в корзиночку пачку с бандеролькой, она сдвинулась с места… Офицеры проводили её аплодисментами. Грек тоже похлопал в ладоши. Не аплодировал только человек в офицерском кителе: у него была одна рука.

МЕХАНИК ПО АЭРОПЛАНАМ И ПРИМУСАМ

Свернув с набережной в переулок, собака прошла вдоль дувала — забора из разнокалиберных камней вперемешку с глиной и навозом. Дувал тянулся столько, сколько тянулся переулок, и столько же тянулась надпись, выведенная дёгтем по камням:

В конце этого предложения была калитка, наверное, самая маленькая в мире. В неё не то что аэроплан — примус протискивался лишь в одном случае: если его нести впереди себя на вытянутых руках.

Собака нажала лапой на металлический рычажок и открыла калитку. Во дворе под навесом коптила целая шеренга примусов. Г-н Гарбузенко касался примусной иглой горелки — примус почтительно замолкал, подносил огонёк — вспыхивал синим венчиком и весело пел. Мастер энергично подкачивал медные насосики.

— Пришла, Весточка, — сказал Гарбузенко с грудной украинской ласковостью, обтёр руки ветошью, принял корзиночку из собачьих зубов и обратился к клиентам: — Извиняйте, люди добрые. Обед у нас — хозяйка пришла.

Вместе с Вестой он прошёл в свою мазанку с громадным турецким ковром, который свисал со стены, перекрывая широкую тахту. Здесь Гарбузенко игрушечным кинжальчиком вскрыл бандерольку и прочитал на оборотной стороне бумажной ленты: «Грек в городе». Новость ему, видимо, понравилась, он поцеловал собаку в нос:

— Спасибо, Веста, ласточка.

Потом вынул из духовки чугунок с борщом, из буфетика — стопку тарелок будянского фаянса с узором в виде листьев и ягод земляники и все тарелки расставил по столу, как для большой семьи. Фотографии всех Гарбузенок, больших и маленьких, занимали в мазанке целый угол. Механик посмотрел на фотографии, вздохнул и убрал тарелки обратно в буфетик, а из кухонного шкафчика вынул два грубых «полывянных полумыска» — такие глубокие тарелки продавали гончары из Опошни — и одну ложку.

— Дай-ка я тебе, золотце, борщику насыплю, — сказал он собаке и зачерпнул ей погуще, с куском мяса.

Собака не спеша, солидно, принялась за еду. Гарбузенко же, наоборот, спешил: через пять минут он уже выходил из калитки…

Как раз в это самое время человек в офицерском кителе с пустым рукавом спустился по каменной лесенке к пляжу. Пляж был пуст. Только у самой воды среди гниющих водорослей стоял вестовой солдат: охранял одежду офицера контрразведки. Виден был чёрный череп на рукаве гимнастёрки. В руке у солдата были часы с открытой крышечкой.

— Давно купается? — спросил однорукий.

Солдат взглянул на часы:

— Уже минуту.

Купальщик, лиловый, трясущийся, выскочил, из воды на берег.

Без мундира он был похож на семинариста — борода, грива…

— Кто же купается в ноябре, господин Гуров? — сказал однорукий.

— У меня с-своя с-система з-закаливания организма. — У купальщика зуб на зуб не попадал.

Вестовой подал одежду. Гуров натянул гимнастёрку с черепом на рукаве и воззрился на однорукого:

— Ну?..

— На климатической станции был посторонний, грек с «Джалиты» Ксенофонт Михалокопулос. Больше часа проторчал.

— Пансионом интересовался?

— Не знаю. Я у арки ждал. Вы не велели попадаться на глаза докторше.

— Та-ак… Не велел. — Гуров приблизил свою бороду к лицу однорукого. — Дыши на меня!.. Кто пил мускат у мадам-капитан?!

— Мускат я пил в кофейне Монжоса. После санатория грек пошёл туда.

— С кем встречался?

— Говорил с буфетчиком.

— О чём?

— О запонках. Запонками похвалялся: купил, говорит, в армянской антикварной…

— Кого знает в городе?

— Вроде бы никого — даже механика Гарбузенко не знает…

— Та-ак… — Гуров застегнул новенькие английские краги, полюбовался своими икрами, затянутыми в блестящую жёлтую кожу, забрал у солдата часы, захлопнул крышку. — Все?

Однорукий затоптался на песке:

— А что ещё?

— Таких, как ты, расстреливают в военное время без суда и следствия.

— За что?

— За то, что снял наблюдение! — Гуров мотнул головой, словно полоснул однорукого клином бороды. — Ты знаешь, кто такой этот грек? Связной Крымревкома!..