В. Пашинин - Мир приключений № 14, 1968 Страница 7

Отыскал каких-то бабок, пасущих индивидуальных коров на окраине городка; а давали в пайке селедку — тащил им селедку, экономил на сахаре, на табаке, и все это — чтобы у Сережи всегда было парное молоко. Он как-то ухитрялся и обстирывать его, и чинить одежду, и это тоже было нужно.

Мозговым центром группы, так сказать ее начальником штаба, стал сержант Андрей Лещилин, еще ни разу не брившийся и весь, даже на щеках, заросший золотистым пушком стройный кареглазый юноша со сросшимися над тонкой переносицей густыми черными бровями.

— Наследный потомок представителей русского воинства, — сказал он о себе, когда писарь штаба бригады заполнял какую-то длинную анкету и своими вопросами нагнал на солдат такую тоску, что ответ Лещилина явился для них душевной отрадой — даже песок с перекрытий посыпался от дружного взрыва хохота.

— Кто-кто? — переспросил писарь, обомлевший от такого ответа.

— Что, не подходит? Ну, пиши: интеллигент с ружьем. Опять не годится? Тогда — служащий, раз больше деваться некуда.

Самое интересное, что Лещилин не сказал ни слова, не соответствующего истине. Лещилины воевали при Кутузове, Суворове и, наверно, еще в допетровские времена. Прадед его, артиллерийский офицер, сражался в войсках генерала Скобелева и был одним из героев Шипки; дед, полковник русской армии, погиб во время Брусиловского прорыва. Отец встретил революцию в чине капитана, перешел на сторону Красной Армии и дослужился до звания генерал-лейтенанта артиллерии. Генералом, но не артиллерии, а бронетанковых войск, был родной дядя сержанта. Но об этом он ни разу и не заикнулся, а если заходил разговор о генералах Лещилиных и кто-нибудь задавал вопрос, уж не доводятся ли они ему родней, только пожимал плечами. «Да» говорить не хотелось, а вранья терпеть не мог.

Андрей получил спартанское воспитание и уже с детства знал — он тоже будет военным. Его любимыми книгами были военно-исторические. Любимыми математическими задачами — те, в которых надо было рассчитать скорость полета пули или снаряда, точку выноса прицела при стрельбе по движущейся цели, и им подобные. Эти специальные книги, занятия в военном кружке настолько поглотили его, что по таким наукам, как ботаника, зоология, география, не говоря уж о пении в младших классах, он еле-еле вытягивал на «пос», и эта захудалая оценка, ныне именуемая «тройкой», закрыла ему доступ в артиллерийскую спецшколу: в нее принимали только круглых отличников. Возможно, похлопочи отец — и его бы приняли. Но обходные маневры в этой семье считались допустимыми лишь на фронте. По этой же причине — вообще по традиции русской армии — Андрей служил не там, где командовали генералы Лещилины. И он хорошо знал: если даже судьба забросит его в подчиненные им части, долго в них не пробудет. Ни маменькиных, ни папенькиных сынков в этом роду не водилось.

Детство Андрей провел в постоянных переездах: жил и на Дальнем Востоке, и близ западной границы. Война застала его в Москве, откуда с отрядом народного ополчения он ушел на фронт вьюжным ноябрьским днем. Из Лещилина получился лихой пулеметчик. Свой «максим» он знал как пять пальцев. Впрочем, если бы это был «гочкис», «виккерс» или трофейный «МГ-34», существо дела ничуть не изменилось бы. С таким же успехом Андрей мог стать возле оружия любым номером: ведь почти всю жизнь он провел в воинских гарнизонах. Но вот что любопытно: опытный воин, уже награжденный двумя орденами, он все же оставался девятнадцатилетним юношей, мечтателем и фантазером. Еще в школе, когда по физике проходили раздел «электричество», Андрей заинтересовался соленоидами и сразу решил приспособить их — ну конечно же — к военному делу. С неутомимым рвением бился он над изобретением бесшумного стрелкового оружия и как-то поделился своими планами с товарищем по группе Володкиным.

— Здорово, — сказал тот, но без всякого энтузиазма. — Еще один вечный двигатель. Только я бы его к какому-нибудь драндулету приспособил. Мы бы тогда с комфортом ездили, а уж стрелять… Бог с ним, как-нибудь по старинке…

Контакта на научной основе не вышло. В остальном же оба прекрасно понимали друг друга и имели много общего, с той лишь разницей, что Лещилин был оптимистом, а его товарищ смотрел на вещи куда скептичнее.

Жизненный путь Володкина тоже складывался под неукоснительным влиянием отца. Володкин-старший, модный московский закройщик, чтобы не ударить в грязь лицом перед актерами, писателями, с которыми имел дело, срочно пополнял недостаток образования различного рода популярными брошюрами. Их он хватал без разбору и читал с единственной целью: запомнить пару-другую изречений позаковыристей, чтобы потом блеснуть ими в умном разговоре.

Так он вычитал где-то, что гений — это два процента способностей и девяносто восемь — трудолюбия. Это определение ему страшно понравилось, тем более что оно как бы подтверждало его собственный нелегкий путь от ученика-портняжки до светила в мире закройщиков.

Фраза, может быть, осталась бы фразой, которой скромно прихвастывал бы он, когда речь заходила о его мастерстве… На беду Володкина-младшего, она была открыта родителем в те дни, когда на международном конкурсе музыкантов с блеском выступили советские скрипачи. Решение созрело тут же: на два процента способностей у Витюшки как-нибудь да наберется, а остальные девяносто восемь…

Почтенный папаша ни на минуту не сомневался, что при необходимости он сумеет вложить их отлично знакомым ему ременным способом и подарить миру если не нового Давида Ойстраха, занявшего первое место, то уж по крайней мере Бусю Гольдштейна.

Скрипка была куплена, и дорогая. Нанят — и за немалый гонорар — частный преподаватель. В первый день, едва коснувшись смычком струн, юный Володкин ощутил дрожь и судорогу в позвонках, будто царапнул рашпилем по стеклу. На второй день он люто, до остервенения, возненавидел свою скрипку и, будь на то его воля, раскрошил бы ее в щепы, стер в порошок сильными руками с натертыми на дворовом турнике желтыми каменными мозолями. На третий день он сбежал с урока. А на четвертый — автоматически вступил в силу отцовский метод выращивания гениев…

Так продолжалось года два. С грехом пополам Виктор научился вымучивать из-под смычка несколько вещиц. Особенно удавался ему «Сурок», и Витька знал: если соберутся гости или засидятся за вечерним чаем клиенты отца, от «Сурка», как от судьбы, не уйдешь. А еще хоть и вымахал он детинушкой косая сажень, его непременно заставят надеть коротенькие штанишки.

Бунт произошел, когда однажды Володкин побывал с соседскими мальчишками в спортивном дворце «Крылья Советов».