Сергей Колбасьев - Факультет кругосветного путешествия Страница 7

Громко говорить по-русски нельзя.

19

— Пальма, настоящая финиковая и растет прямо на улице из земли, — говорит Миша. — Но даже настоящей пальмой нельзя долго восторгаться в этом пекле.

— Ванька, надо купить что-нибудь полегче, — возвращаясь к жизни говорит он, — где у тебя деньги?

— Миша!? — несмотря на жару, Волкову вдруг делается холодно, — Миша, разве ты не взял денег из шведской шкатулки? Я ж тебе говорил…

— Говорил? мне? — недоверчиво тянет Миша, — во сне говорил. Я ничего не забываю.

— Я на тебя рассчитывал… — тихо говорит Волков и Мишино лицо темнеет…

— Тогда у нас… — Волков роется в бумажнике, — десять долларов, триста с лишним франков и какая-то финская мелочь.

— Так, выходит, что виноват я? — Мишин голос неестественно протяжен. — Довольно! — вдруг вспыхивает он и, топнув, ломает французский каблук. — Еду домой! Прямым путем. Хоть пешком. Не хочу носиться в разные стороны с неорганизованным идиотом!

— Не надо громко по-русски,- у Волкова спокойный и усталый голос, — не кипятись, и без того жарко.

Миша теперь совсем не похож на изящную миссис Триггс. У него сжатые кулаки и раскаленные глаза.

— Конечно, я виноват, а не ты, — продолжает Волков.- Только ты пойми: прямым путем — значит по воде. Пешком нельзя, а наших денег не хватит даже до Марселя… Надо придумать. — Он сидит на скамье бледный и разбитый.

— Ванька, — говорит Миша новым голосом, — ты, конечно, дурак, но это неважно. Ты не сдавай — вылезем… Ну и домой…

— Хорошая ты, Мишка, жена,- слабо улыбается Волков. — Боюсь, что когда женюсь по-настоящему… Слушай!- и он вдруг вскакивает — я придумал насчет денег. Жди меня в отеле! — и, размахивая руками, Волков бежит по пустой аллее.

— Как есть дурак. Самый настоящий, — грустно качает головой Миша.

20

Дома Волков писал в «Смене». Французским владеет легко. Теперь надо дать пару очерков в «Звезду Алжира». «О воздушных путях Европы», «Алжир глазами иностранца»- что угодно. Только сперва надо сговориться.

Но вышло неожиданно и нехорошо. Кругленький редактор распластался: как не узнать мистера Триггса по гамбургским фотографиям. «Солнце Нью-Йорка» пожаловало к «Звезде Алжира» (Триггс оказывается собственником «Солнца Нью-Йорка», тираж три миллиона — хуже нельзя). Но почему это трехмиллионное солнце свернуло со своей орбиты?

Пришлось измышлять невероятные спортивные соображения. Высокомерно пожимать руки и сдержанно улыбаться. (О фельетонах не поговоришь, но как же с деньгами?..).

Теперь сидят в зале отеля. Там встретили молодую миссис Триггс (она алеутка и говорит только на своем родном наречии) журналисты, выдающиеся граждане и генералы. Пьют кислое вино и шумят.

Шейх в белом балахоне танцует с томной, густо вы крашенной дамой, сквозь голубой душистый дым плывут горячечные лица, в джаз-банде поют неизвестные тягучие инструменты.

— Цветами усыплем рельсы до самого Орана!- неистовствует кругленький редактор.

— Но как быть с деньгами? — стучит в голове у Волкова. Он не успел сказать Мише… а тот сидит напротив и улыбается Каиду Триахи.

Волков отворачивается, — страшно смотреть.

— Не беспокойтесь, — кокетливо шепчет справа туго упакованная в корсет дама, — Каид джентльмен. У него большой каидат где-то около Феца. Он друг Франции и наших дам, — и со вздохом добавляет, — очень внезапный человек.

Резким воем обрывается трот. Каид встает и говорит речь. У него лицо ястреба, гортанный выговор и медленная, неподходящая к его европейскому костюму жестикуляция.

Глухим гулом вступает музыка и все встают. Миссис Триггс тряхнув головой уплывает с бородатым полковником Спаги. Прямо в лицо Волкову сверкают верблюжьи зубы его тяжелой дамы. В гуще качающихся тел он вдруг сталкивается спиной с Мишей. — Не достал, — шепчет Волков и отшатывается в сторону, но Миша глядит насмешливо и спокойно.

После танца он подходит к Волкову, совсем как настоящая жена берет его обеими руками под руку и кокетливо шепчет на ухо:

— Остолоп, во внутреннем кармане твоего пальто нашел три тысячи долларов.

— Моя жена благодарит за оказанное внимание,- звонким голосом переводит Волков.

21

Полночи Волков уговаривал Мишу не возвращаться.

Ведь редактор рассказал, что арестованный в Гельсингфорсе большевик Волькен требует свидания с американским послом. Значит Триггс все еще сидит. Значит в Марселе был не он. Нет, надо ехать вперед.

Он передал Мише кассу. Накупил ему летних туалетов, подарил купленный в Финляндии фотографический аппарат, обещал ничего не решать единолично и наконец, уговорил.

Теперь ехали в Оран. Туда должны были прибыть в час ночи. Утром пароход.

Весь день лежали раздетые в запертом купе и безостановочно пили воду со знаменитой фруктовой солью «Эно». Так же безостановочно лился пот — если повернуть голову, то он струйкой сбегал за ухом.

Казалось, что дрожащий потолок сейчас проплавится, как лист свинцовой бумаги на спичке.

Но потолок выдержал, и к вечеру стало легче. Можно было разговаривать.

— Перрего, автобусы на Маскара!- прокричал в коридоре кондуктор.

— Маскара, — начал Волков, — там Абд-эль-Кадер, синеглазый лев, разбил французов герцога Орлеанского… Те, кто вернулся, называли тот поход маскарадом, а теперь автобусы ходят… За пятьдесят лет…

— Маслины,- прервал его смотревший в окно Миша,- видишь, какие толстые деревья. Они живут до пятисот лет… может твой любанский пень тоже был маслиной?

— Возможно, — сухо ответил Волков. Было досадно, что его прервали.

В окна внезапно вступила темнота. Ночь наступила так быстро, что казалось, будто поезд вошел в тоннель.

— Тут есть змеи, — оживился Миша, — рогатые гадюки и другие — называются тхама. Они в три метра и на хвосте стоят выше человеческого роста. Укус смертелен.

— Пустяки, — презрительно ответил Волков, — у моей бабушки был солитер в тридцать метров. Он жил за образами и такой ласковый был, что прямо из рук ел…

В голову ему полетела подушка, но отвечать не было силы. Он приспособил ее под голову и вдруг уснул.

Рубец возмущенно на него взглянул и внезапно почувствовал непреодолимое желание закрыть глаза.

22

Колеса стучали медленно и скучно. В окне висело низкое большое солнце. Волков лежал и старался вспомнить, почему это солнце казалось ему удивительным. Вспомнил, взглянул на часы и вскочил:

— Муриель, маленькая, давай вставать. Мы километров на двести проспали Оран.