Джеймс - Роман Владимирович Торощин Страница 7

сердце вползли краски. Забытые, сначала бледные. Но с каждой секундой образы крепли, набухали и расцветали, как куст акации — будто застывший взрыв. И вот он, прямо перед глазами — уголок воскресного утра… С еще не остывшей второй половиной постели, с невидимым шелестом воды в ванной, с тихим перезвоном чашек, с хлопаньем дверц непроснувшихся шкафов на кухне, манящий звук кофейника, гулко пыхтящего заклинания, ворожбя свой магический напиток. Легкие шаги, шелест шелкового халата и сладкий поцелуй в притворно спящие глаза.

"Я скучаю по тебе… нет, скорее, я тоскую. Как падший, лишенный крыльев, смотрит на валяющиеся у дороги птичьи перья. Эта чесотка у лопаток, будто эхо приговора — "Навечно!"… Свист палачьего топора, тяжелый звук падения и внезапная легкость за плечами, от которой тошнота, будто отрубили саму голову…

Я тоскую… Я на самом дне. И на счету — ноль. Все запасные жизни и магические предметы израсходованы. И даже отчаянье не придает сил, а наоборот, приковано камнем к ноге. Поверь в меня, позови меня. Махни мне на удачу ветерком. Не покинь меня!"…

Это не было криком, это была молитва, это были его последние силы…

И вдруг, над ухом прозвенел слабый, истощенный писк комара. Как будто тихий гром посреди церкви.

Быть может показалось, быть может, это одиночество материализовалось и выло на плече? Но нет, отклонившись от курса на сближении, комар вновь пошел на стыковку и сел куда-то в дебри щетины. Ведомый первобытным инстинктов, Джеймс механически хлопнул себя по щеке. И с ужасом замер. С опаской, будто смотришь на только полученную, но еще не заболевшую рану (ох, эти наивные доли секунды, когда надеешься, что все не так страшно), "Девятый" взглянул на ладонь. На ней лежало сплющенное и очень худое насекомое, с капелькой крови, успевшей втечь в голову, но не дотекшей еще до брюшка.

Джеймс замер в отчаянии — он только что не задумываясь лишил жизни живое существо, возможно единственное…

И теперь надо ждать, вдруг еще выпадет шанс, вдруг природа сумела спастись и даст знак, вдруг всё наладится?

Он сидел, уперевшись взглядом в темный угол палатки.

Пес уютно уткнулся мокрым носом в ладонь и неровно спал. Джеймс же находился в пограничном состоянии — нервы обвисли, как бельевые веревки, и слегка колыхались от сквозняка в душе. В полуприкрытые глаза пробирался отблеск от догорающих поленьев. В палатке пахло теплой сыростью и шиповником. И вот вновь странный светлый и безучастный образ вплыл, как облако вплывает в открытое окно из-за шторы. Чувство было такое, будто в твое купе входит священнослужитель чуждой тебе конфессии. Не страшно, но как-то неловко. Понятно, что он мудр, и человеколюбив, но не к тебе. И всё, что он скажет, будет на неизвестном тебе языке… Образ помаячил-помаячил и вновь ушмыгнул в форточку.

"Ну и ладно, еще встретимся", — подумал Джеймс. Сон подкрался, как дождь темной ночью — незаметно и неотвратимо.

***

Следующие несколько дней прошли, как под копирку. Тяжело, пусто и тихо. Теперь "Девятый" всякий раз стаскивал дрезину, когда останавливался на привал или на ночлег. Но шальные поезда закончились. А может закончилось только топливо, а они где-то застыли в нерешительности самостоятельно продолжить свой побег…

Приблизительные расчеты указывали, что до пункта пересадки на водную трассу оставалось километров 500. Для пешехода это было непосильно, для пассажира самолета — 20 страниц книжки, а для капитана железной повозки — 10.000 педальных оборотов.

В небе стали появляться серо-голубые прогалины. Еще грязные, еще подернутые пеленой, но уже с надеждой на возможную чистоту. Ветерок, как раненая улитка, едва трепетал в кронах. А может это сами деревья пытались потрясти головой, хоть как-то размять ветки, устав играть в "морскую фигуру на месте замри".

Нельзя это было назвать пробуждением. Не было в этом предчувствия нового дня. Наверно, полярники испытывали что-то подобное, коротая полугодичную ночь.

Километры стали похожи на безглазых пупсов на конвейере фабрики игрушек. Безымянные и молчаливые.

***

Время клонилось к очередному привалу. «Девятый» отработанными движениями снял дрезину с путей и откатил в сторону. Палатка тоже, будто подыгрывая, встала на отведённое место под раскинувшимися еловыми лаптами. Кстати, растительность стала приобретать шевелюрность — редкие пучки деревьев меж обширных проплешины жухлой травы заменились вполне состоятельными лесами. Но все еще безжизненными. Хотя уже много раз беглецам казалось, что кто-то тайно подсматривает за ними. Какие-то глаза в листве. Но может это были именно глаза листвы? В любом случае, ощущения были не из приятных. «От бизоньих глаз темнота зажглась, а в моем дому завелось такое…» — откуда-то с чердака подсознательного доносился зловещий шепоток.

И вот очередное тёмное время опустилось на землю, забирая свою законную половину. Сон стал таким же механическим действием, как и движение. И вообще все стало очень бессмысленно-поступательным.

И казалось, что рельсы, с их бесконечной прямотой, и есть новая формула мира. Но следующее утро все изменило.

Проснувшись без чего-то рано, Джеймс вышел из палатки, как-то неуклюже потянулся и по привычке начал делать немудрёную зарядку. Джимка бегал рядом, думая по малолетству, что это такая игра для собак — «Помешай человеку завершить движение». Вдруг оба не сговариваясь замерли и подвернули голову в сторону чащи. Оттуда доносилось еле слышное поскуливание, даже скорее это походило на писк сдувающегося воздушного шарика и какое-то многоголосое нестройное похрустывание. Собака ощетинилась и прижалась к ноге человека. «Девятый» согнулся и, не глядя, поднял с земли палку… Что в таких случаях заставляет двигаться вперёд на встречу с таким очевидно опасным неизвестным? Почему 9 из 10 вместо того, чтобы убежать, идут на поиски нежелательных приключений? Что, любопытство сильнее инстинкта самосохранения? Наряд ли. Это какое-то глубинное стремление к экзистенциальности, к поиску заграничья, «русская рулетка» — желание выдать себе приз виде собственной жизни.

С предательским хрустом они пробрались сквозь заросли сухого беспородистого кустарника и выбрались на небольшую лужайку. Увиденное было настолько непредсказуемым, что Джеймс выпучил глаза и издал странный звук на выдохе. Посреди слегка раскопанного муравейника лежал облезлый заяц, облепленный поедающими его муравьями. Заяц был еще живой, по крайней мере издавал именно те звуки, что были приняты за сдувающийся шарик. Это выходил воздух из его прогрызенных лёгких. Насекомые с какой-то звериной неистовостью разрывали его на мелкие куски. Многие из них барахтались в лужах застывающей крови, но они не пытались спастись, они пытались насытиться ею.

Каким-то то ли зрением, то ли воображением Джеймс увидел морду одного муравья, будто в глаза ему посмотрел. Хищные мандибулы