Виталий Мелентьев - Одни сутки войны Страница 8

Штильмайер написал, расписался и протянул бумагу Матюхину. Андрей покачал головой:

— Ты неправильно расписался.

Курт побледнел:

— Я не понимаю.

— Посмотри сам… — Курт долго рассматривал свою подпись, потом едва заметно покраснел и поставил в конце фамилии точку. — Вот теперь все верно, — усмехнулся Андрей. — Кстати, точка в конце подписи, как свидетельствуют графологи, указывает на твердость характера, на умение доводить начатое дело до конца. Верно?

— Возможно.

— Все, — закончил Андрей, пряча расписку в карман. — Можешь идти.

Штильмайер вытянулся, козырнул, но Матюхин протянул ему руку, и Курт с опаской, почтительно пожал ее. Сделав несколько шагов, обернулся. Матюхин уже скрылся за стволом березы. Курт прошел несколько шагов и опять обернулся — он все еще ждал выстрела в спину. Но было тихо. Пели птицы, и поднимающееся солнце ощутимо припекало.

Штильмайер поправил пилотку, вышел на дорогу и с облегчением перекрестился, в душе оправдывая себя, смиряясь с происшедшим и радуясь, что остался жив. Потом подумал, вспомнил о Карле, о семье и решил: «В конце концов, я сделал это не столько ради себя, сколько ради родины. Если ее мог продать Шикельгрубер[1], то я должен сделать для нее добро».

Он почувствовал себя крепким и умным, выпрямился, осмотрелся. Дорогу перечеркивали следы машин. Курт вспомнил обер-лейтенанта-сапера, все, что с ним произошло, и представил, что произойдет, если русские разведчики будут убиты или, еще хуже, попадутся живыми. У него перехватило дыхание: ведь он теперь связан с ними, связан жизнью и смертью. Он остановился, молитвенно, как истый католик, сложил ладони на груди и склонил сухую, лысеющую голову.

— Господи! — проникновенно произнес он. — Господи! Спаси их и сохрани!

5

Старший по смене виновато ответил:

— Молчат.

Майор Лебедев горестно, уже не играя, а искренне вздохнул и сказал свое обычное «Плохо…»

Полковник тоже вздохнул:

— Надо идти докладывать.

— Хорошо, — кивнул майор, повернулся, чтобы уйти, но вдруг остановился и сдавленно произнес: — Товарищ полковник… в случае чего… чтобы семья…

— Прекратить! — резко взорвался полковник, и от этого жесткого командирского взрыва майору стало легче. — Получим, что заслужили… Только ведь и мы люди. Разберутся. — Голос полковника сник. — В конце концов, не первый год без страха и упрека… И вообще… не беспокойся.

Командующий, оказывается, уже не спал. У него были начальник «Смерша» и член Военного совета — худощавый генерал-майор, невысокий, в отлично сшитом кителе и мягких сапогах. Когда Лебедев вошел в горницу командующего, он прежде всего отметил неслышные шаги члена Военного совета.

— Засада? — не ожидая доклада, спросил командующий и, словно ему невмоготу стало держать на венском хилом стуле большое, рыхлеющее тело, оперся о стол кулаками.

— Так точно!

— Но ведь время сеанса только что окончилось?

— Разрешите доложить по порядку.

Начальник «Смерша» придвинул к себе папку и устроился поудобнее. Член Военного совета сменил маршрут и шагал теперь за спиной майора. Лебедев точно, коротко, сам удивляясь этой точности и ясности изложения — ему казалось, что мысли у него спутаны, — доложил все, что видел.

— Та-ак. Четвертая потеря, — протянул командующий и, обратившись к контрразведчику, едко отметил: — А вы тут толковали, что проверили все возможное.

Светловолосый, коротко стриженный, с полным круглым лицом и неуловимым взглядом глубоко сидящих глаз полковник каменно молчал.

— Вы, конечно, понимаете, майор, чем все это пахнет? Для вас, меня, всей армии…

— Так точно, — опять не своим, сдавленным голосом ответил Лебедев.

— Вот так… — наливаясь кровью, сердито бросил командующий. — У разведчиков — так точно. У контрразведчиков — так точно. Меня командующий фронтом каждые три часа греет, и я — так точно, а… — Генерал плохо знал немецкий и потому сказал по-польски: — Вшистко в пожонтку[2].

В горнице стало неприятно тихо, и как раз в эту минуту в нее заглянул первый ласковый золотисто-алый луч солнца. Он высветлил дорожку-дерюжку у ног майора, потом передвинулся и окреп. Член Военного совета обогнул майора и спросил у него:

— У вас какой пистолет?

— Вальтер.

— Мода? Или бьет лучше?

Командующий и полковник уставились на майора, ожидая ответа на вопрос, вероятно ненужный в этой обстановке, но решающий что-то очень важное, касающееся и майора, и всех, причастных к этой печальной истории.

— Пожалуй, мода.

— После того как увидели свет фар и поняли, что к чему, пистолет вынимали?

Лебедев побледнел. Это увидели все, потому что луч солнца стал ослепительнее. Но все увидели еще и то, что майор строен и красив. Красив мужественной, не слишком броской красотой. И еще, что он чуть-чуть пижон. Даже не пижон, а отличается тем особым шиком, который приобретают кадровые офицеры, служащие в крупных штабах. Все на нем сидело как влитое, в то же время так свободно, что не мешало движению его худощавого сильного тела. Даже фуражка, надетая самую малость набекрень, и та казалась особенно красивой, ни на какую другую фуражку не похожей.

— Была… мысль, — выдохнул Лебедев.

— Ну что ж… Все правильно… — Член Военного совета вздохнул и опять вышел на свой маршрут.

— Товарищ командующий, — не шевелясь произнес контрразведчик, — разрешите задать несколько вопросов майору Лебедеву?

— Вопросы, вопросы… Что в них толку?! Зюзин погиб — вот что обидно!.. Задавайте.

— Товарищ майор, вы женаты?

— Так точно!

— Детей у вас двое — мальчик и девочка?

— Так точно.

— Семья в эвакуации, в Абакане?

— Так точно.

— Скажите, а связей здесь — я имею в виду интимные связи — вы не заводили?

— Никак нет.

— Верю. Но, может быть, вы все-таки знаете Евдокию Петровну Рожкову?

Майор покачал головой:

— Никак нет.

— А телефонистку на армейском тыловом обменном пункте?

— А разве там есть телефонистки?

— Вам как разведчику это нужно бы знать. Не знаете?

— Никак нет. Виноват.

— Пока что вины не вижу.

Голос полковника — тусклый, ровный — заставлял напрягаться, и Лебедев не сводил глаз с той папки, которая лежала под рукой полковника. А он, как назло, медленно открыл ее, не торопясь вытащил лист бумаги, проглядел его, да еще и потряс, словно пробуя на вес. Потом протянул Лебедеву и предложил:

— Читайте вслух.