Владимир Казаков - Время в долг Страница 8

– Он, он. Его почерк! – сказал Кроткий.

– Ладно! – махнул рукой Терещенко. – Спасибо за критику, Пробкин, она движущая сила нашего общества. Так? Только, если смелый, подписываться надо. Верно? Перейдем к существу дела. Почему не сели на местном аэродроме? Кто дал право? Почему не запросили разрешения по радио на посадку у больницы?

– Сомневался в положительном ответе, а старикан умирал.

– Вас просил сесть поближе врач?

Семен внимательно посмотрел на него, на Кроткого, на Аракеляна.

– По Правилам это не имеет значения.

– А на колеса можно было присесть? – Вопрос Кроткого прозвучал как-то нерешительно, хотя и был произнесен сиплым басом. – Может быть, тогда…

– Тогда бы самолет скапотировал2, и от кабины остался блин!

Дверь кабинета приоткрылась:

– Разрешите?

– Я занят! – крикнул Терещенко. – Ну и заварили кашу, Пробкин!

– Все делал, как учили.

– Кто учил? – насторожился Терещенко.

– Ну, например, министр гражданского флота. Недавно читал о его отношении к людям. Впечатляет и достойно подражания.

Терещенко поморщился и пожевал нижнюю губу.

– Ишь ты! Грамотен, баснописец! – выражая поддельное изумление, негромко сказал он. – Идите!

В дверях Семен встретился с секретаршей командира отряда. Девушка, стуча каблуками по паркету, подошла к Аракеляну.

– Вам записка. Передал шофер санитарной машины.

– Спасибо.

Аракелян прочитал записку и положил ее перед Терещенко.

– Пишет начальник областной санитарной станции. Пилот садился по просьбе врача, и они ходатайствуют о поощрении.

– Мое дело, дорогой, служба. Их право благодарить. Дам указание занести благодарность в личное дело Пробкина и накажу его за нарушение Наставления по производству полетов.

– Прощать самовольства нельзя. Разведем анархию. Он мог запросить разрешение по радио…

– Правильно, Кроткий. И возможно, мы разрешили бы! – вставил Терещенко. – Ваше мнение, Сурен Карапетович, я не спрашиваю, оно, как в зеркале, отражается в ваших главах, и я с ним решительно не согласен. У командира звена происшедшее не переварилось.

– Наоборот!

– Интересно! – живо повернулся Терещенко к Романовскому.

– Жизнь человека дороже погнутых винтов и царапин на железе.

– Это цитата из книги министра?. Хотите придавить меня авторитетом? Разве мы говорим о чьей-то жизни?

– А должны в первую очередь помнить об этом.

– Гибкая позиция! Вы слышите, Кроткий?.. А если бы Пробкин разбился при посадке?

– Чтобы этого не случилось, он и садился на «живот».

– Ведь тогда бы умер не только больной, а погиб и врач, и сам пилот! – продолжал Терещенко, не замечая реплики Романовского. – Вы, все здесь сидящие, ручаетесь, что в будущем такая посадка не приведет к катастрофе? Класс пилотов разный, а пример заразителен! Подумайте, разберитесь, и вы поймете, что Терещенко не дуб с чином, что он болеет за будущее своих пилотов не менее вас, добреньких!

– Давайте подумаем, – сказал Аракелян. – Пусть и пилоты подумают. А для этого вынесем вопрос на собрание.

– В управление сообщаю, а с приказом подожду, – сказал Терещенко. – Мнение коллектива всегда полезно послушать, однако замечу: делаю вам, Сурен Карапетович, большую уступку и надеюсь, вы не пустите собрание на самотек… Все, товарищи!.. Сурен Карапетович, минутку! Принесите-ка мне басню этого молодца, хочу сам оценить местные таланты. Подойду объективно, обещаю, хотя признаюсь честно: борзописак не люблю!

Аракелян, остановив Романовского у двери своего кабинета, попросил обождать и через полминуты вынес листок бумаги.

– Отнесите басню командиру.

– Почему я?

– Прочитайте и оцените, как журналист.

– Журналист я еще жидкий… Гм, в посвящении действительно «П. С. Т.» «Гусь лапчатый» – не очень оригинальное название…

Он шею вытянет, шипит в начальственное ухо.Не про себя он – про других, поглаживая брюхо.Все гладко делает, тайком:Подпоит льва, похвалит волчьих деток —Глядь, по наряду, вечерком и с их стола ему объедок!Иль крикнет зычно: «Мужики!Работа – бой! За мной! Вперед!»А сам, втихую, напрямки, клевать горох в соседний огород.Мораль читать я не берусь,А лишь скажу: «Вот это Гусь!!»

– Надо ли, Сурен Карапетович, сим опусом злить командира в данной ситуации?

– Не знаю… Он просил, отнесите…

Семен ждал Марию у перрона. Ее самолет уже подрулил с посадочной полосы. Резко тормознув, Ил-14 развернулся бортом к пассажирской платформе. Подкатили ярко раскрашенный трап. Пассажиры осторожно спускались на землю. Кто как перенес полет, читалось по лицам. Помогая сойти старушке, вышла Мария. Она подняла голову, поискала глазами Семена, взмахнула рукой.

– Сема, привет! Возьми ящик с пустыми бутылками в фюзеляже, отнесем в буфет. И пальто прихвати! Авоська там еще с мандаринами. Куклу в целлофановой сумке не забудь!. Осторожнее, бабуся! Ножку, ножку на каблук…

Поднявшись по трапу, Семен вскоре вышел из самолета, нагруженный нехитрым хозяйством стюардессы. Не торопясь, они двинулись по аллее к аэровокзалу.

– Ну, как прокатилась?

– Ты знаешь, меня всегда злит этот дурацкий вопрос! Всем кажется, что бортпроводница путешествует в свое удовольствие. Этакая романтическая девица с орлиным перышком в душе! Мужичья эта работа, Сема! Встаю раньше пилотов, получаю контейнеры с едой, бутылки, ложки, вилки, стаканы и стаканчики. Тащу в большинстве случаев на своем горбу! Потом за рейс километров десять-пятнадцать ножками по салону: «Не скушаете ли конфеточку, месье? Вам лимонаду или содовой? Прошу позавтракать! Вот вам таблетка от головной боли, дорогая! Я вас просила пристегнуться ремнями, товарищ! И не курите, рядом с вами женщины и дети! Пересядьте, пожалуйста, вперед, там меньше болтает». А сколько мытья посуды? А дурацкие вопросы: «Вы замужем?», «Почему такие горькие конфеты?» Будто я их делаю! Или какой-нибудь ферт в фуражке блином за ногу пытается ущипнуть! По усам бы его смазать, а надо улыбаться. И вдруг сбоку ехидно-умирающее: «Улыбаетесь, а человеку плохо от качки. Что за сапожники самолет ведут?» Черт ее знает, какие нервы надо и ноги с мускулами футболиста, выносливость ишачиную!

– Кто за ножки хватать пытался?

– Ну вот, только это ты и услышал! А на стоянке перед обратным рейсом опять ишачиная работа, да еще смотри, как бы буфетчицы не надули! А вырвешься в город, так все рысью…