Виктор Смирнов - Кто пятый? Страница 8

— Значит, нож, а заодно и сапоги могли быть украдены только восьмого августа, с четырнадцати до полуночи?

— Именно так, — подтверждает капитан. — Я узнал у Шабашникова, кто навещал его в этот день. Кроме этих людей никто не мог проникнуть в дом незамеченным... Вот!

Комаровский достает из своего потертого бухгалтерского портфельчика листок.

Что ж, будем считать, что Шабашников дал «объективные свидетельские показания»... «Однако что за иронический тон?» — останавливаю я себя. Доверие — это цепочка, тянущаяся от человека к человеку. Разорви одно лишь звено, и вся цепь уже никуда не годится... Комаровский верит в Шабашникова, дальше эта вера должна передаться мне.

— Так вот, пять человек, — продолжает Комаровский. — В тот день, как помните, Шабашников продавал щенков... Ну, и охотники наши заинтересовались. Вы их знаете, наверно: врач Малевич, Анданов — с почты, Лях из райпромкомбината, преподаватель автошколы Жарков. Был еще пятый. Но ни фамилии его, ни имени Шабашников не знает. Видел его впервые.

— А какие-нибудь подробности этих визитов известны? — спрашиваю я Кемеровского.

— Кое-что Шабашников помнит. Врач просто зашел посмотреть на потомство знаменитой Найды. Лях тоже пробыл недолго, взял щенка в долг. Анданов выбрал щенка, но с собой не взял и оставил задаток, шесть рублей. Пробыл он около получаса. После этого Шабашников отправился в магазин. К приходу Жаркова он был уже изрядно навеселе. Жарков купил щенка и сам предложил «обмыть» покупку. Последнего посетителя Шабашников уже не смог толком разглядеть. Тот говорил якобы, что гостит у своих родственников, неподалеку от Колодина... Это все, что я узнал.

— А когда ушел этот последний гость?

— Неизвестно.

— Значит, у нас теперь две задачи: отсеять лиц, имеющих достоверное алиби, и установить личность этого незнакомца.

Выйдя от Комаровского, я неожиданно обнаруживаю, что небесное ситечко перестало сеять влагу. Начинает светать. Колодин в этот час кажется таким мирным, уютным, он спит и видит самые сладкие утренние сны. Кажется невероятным, что в этом городке могла произойти такая трагическая и кровавая история.

Произошла ведь... Где-то поблизости, в городе или его окрестностях, коротает тревожную ночь убийца. Один из пяти?

Воздух по-осеннему прозрачен, сопки, на которых просматривается каждое деревце, окружают умытый, прилизанный Колодин, как декорации. «Хорошо, что солнце, — первая моя мысль. — На сердечников, говорят, очень действует погода».

В девять я уже в больнице, беседую с главврачом. Он не может сообщить о майоре Комолове ничего утешительного. Состояние более или менее удовлетворительное. Резиновая формулировочка.

К двенадцати в горотдел собираются сотрудники Комаровского, еще ранним утром отправившиеся по срочному заданию. Они сообщают немаловажные для следствия данные о пятерых охотниках, побывавших у Шабашникова накануне убийства.

Врач Малевич с девяти вечера заступил на дежурство в поликлинике. Он не отлучался с места дежурства ни на минуту. «Исключается».

«Почтмейстер» Анданов в тот же вечер уехал из города, он повез больную жену в областной центр показывать какому-то специалисту-врачу. Жена вдруг почувствовала себя хуже, и этим был вызван срочный отъезд. Поезд, которым уехал Анданов, ушел в десять тридцать. «Проверить. Что за неожиданный отъезд?»

Лях, выйдя от Шабашникова, тут же направился вместе со щенком к давнему своему приятелю Новикову, который до выхода на пенсию служил в милиции собаководом. Беседа друзей затянулась до часу ночи. «Исключается».

У Жаркова четкого алиби нет. Сторожиха продовольственного магазина, дежурившая как раз напротив дома Жаркова, сообщила, что часов в десять вечера чемпион укатил куда-то на своем спортивном ИЖе. Когда вернулся Жарков, сторожиха не знала. В одиннадцать часов на улице был выключен свет в результате какой-то аварии на электростанции. «Разобраться».

О пятом посетителе по-прежнему ничего не известно, но Комаровский уверял, что все меры к розыску приняты.

— Вы думаете, он не успел убраться? — спрашиваю я у капитана.

— Как бы ни было, в Колодине он не мог остаться незамеченным.

Что ж, «иксом» мы еще займемся. Остаются двое: почтмейстер с его срочным отъездом интересует меня больше, чем Жарков. Не слишком новый и оригинальный способ обеспечения алиби: отправляешься на вокзал, берешь билет и незаметно возвращаешься обратно. Вся задача в том, чтобы в конце концов оказаться в пункте назначения. Померанцев, читавший лекции в милицейской школе, называл этот маневр «заячьим скоком». Бывает, что заяц, уходя от преследования, вдруг делает резкий прыжок в сторону, и охотник натыкается на оборванную строчку следов.

Следует исключить и возможность «заячьего скока».

— Кстати, сегодня летная погода, — замечает Комаровский. — Должны прилететь жена и дочь Осеева.

Похоже, что шеф дал указание Комаровскому заботиться обо мне — не упустил бы чего по молодости лет.

— Я звонил на химкомбинат, — продолжает Комаровский, — чтобы встретили. Несладко им: вместо новоселья на похороны.

Нет, он заботится не только обо мне, обязательный колодинский «дядя Степа».

— Машина будет сегодня в вашем распоряжении, Павел Иванович.

— Отремонтировали?

— Кое-как. Обещают другую дать, да не спешат. Захолустный городок, обойдемся, мол.

В его голосе уже звучат просительные интонации: вы-то там ближе к центру, посодействовали бы. Старшинские хитрости, капитан...

Звоню в отделение связи Анданову. «Надо бы побеседовать. Когда вам удобно?»

— С двух до трех я обедаю дома, — говорит Анданов.

Дом двухэтажный, старый. Лестница музыкальна, словно ксилофон. У каждой ступеньки свой неповторимый скрип. Ровно в два я у двери. И тут же чьи-то шаги повторяют музыкальную фразу. Стук палки отбивает такт.

Ступеньки даются Анданову нелегко, на лице появляется гримаса боли, когда он заносит негнущуюся правую ногу. В руке — стандартная клюка, новенькая, еще не захватанная пальцами. Значит, травма. И недавняя.

Держится он холодно и с достоинством, подчеркивая всем поведением, что пригласил меня не из чувства гостеприимства, а исполняя свой гражданский долг.

— В моем распоряжении минут двадцать. Я должен еще разогреть еду и пообедать. Вам достаточно двадцати минут?

Он говорит так же, как и движется, — размеренно и четко. Мышцы лица при этом остаются неподвижными: словно маской прикрыт. Что ж, профессия налагает отпечаток. Дотошность, пунктуальность, сосредоточенность, малоподвижный образ жизни — все это отразилось в сидящем передо мной человеке. Никаких порывов, вспышек, нервозности, профессия требует только ритма и внимания. Наверно, он хороший почтовый работник...